XX век – время общественных пертурбаций и потрясений – революция 1917 года в России, Вторая мировая война, сексуальная революция 60-х годов на Западе… В результате прервались традиции, последствия чего мы пожинали в 90-е годы. Было понятно, как не надо, но непонятно, как надо. Поэтому мы с радостью публикуем письма священномученика Михаила Чельцова к его жене. Они полны тепла и нежности и дают нам образ счастливой семьи и любви в семье. Благодарим за предоставленные письма Алексея Мастеркова, правнука отца Михаила, и его жену Анну, набравшую их.
Семейная история
Семейное предание говорит, что отец Михаил очень любил матушку Анну. Он женился далеко не юным. По окончании Рязанской семинарии и Казанской духовной академии служил преподавателем Калужской духовной семинарии, после – миссионером в Петербургской епархии. В 1902 году он поехал гостить в родительский дом и встретил Аню Агламазову, подругу своей сестры Александры. Девушки вместе учились в епархиальном училище. Анна была дочкой священника и думала о монашеском постриге. Встреча с обаятельным Мишей изменила ее решение. Родители благословили брак. Ему было 32, ей – 28 лет. Начались счастливые годы семьи Чельцовых. С 1903 по 1917 г. у них родились семеро детей (Павел, Анна, Александра, Василий, Мария, Семен, Георгий). Вот выдержки из писем, написанных о. Михаилом в заточении, вполне раскрывающие отношение о Михаила к матушке.
Поджидал тебя, дорогая моя страдалица, вчера, но совершенно не беспокоился, не увидев тебя. Думаю, что не неприятное для тебя не привело тебя ко мне. Живем пока, благодаря Господу, тихо и спокойно. В камере остались только мы, «смертники», 6 человек. И мы ждем не иначе, завтра перемещения в другую камеру. Где будем совершенно свободны в пределах тюрьмы, как преподаватели. Преподавание начнется, вероятно, с понедельника, 11 сентября. Я взял русский язык в классе Б. Если ребятам не нужна грамматика или другая какая-нибудь, перешли ее мне. В понедельник был у нас Жижиленко и уверил, на основании самых достоверных источников, что в амнистии будет введена особая статья специально для нас, освобождающая. Это ему говорил некто Рязанов, который будет составлять самое положение об амнистиях. Мысли почти исключительно устремляются к тебе и детям. Уж очень тебе тяжело живется-то, сколько хлопот и забот. Ради Господа, не раздражайся, особенно на старших дочерей. Что поделаешь: им жизнь через мою тюрьму очень уж не улыбается и они раздражаются. Тяжело будет вам с огородами. Я бы думал попросить Головина (крестьянин, содержащий ферму на территории института Гражданских инженеров. — А. М.) перевезти овощи на лошади. Как сильно хочется быть дома. Еще раз прошу тебя верить в крепкую и всеутверждающую мою любовь к тебе. Бог даст, будем здоровы и поживем еще. Храни вас всех Бог. До свидания. Искренне Вас любящий.
Поздравляю тебя, моя дорогая, с 20-летним юбилеем нашей семейной жизни. Мы сегодня после утренней молитвы отслужили благодарственный Господу Богу молебен по этому поводу. Тем более, у другого соузника сегодня 10-летний семейный юбилей, а у двух других жены именинницы, так я оказался с настоящим праздником. А как ты? У меня все мысли и молитвы о том, чтобы ты была здорова. Твердо помни, что без меня, при подрастающих теперь детях, ваша жизнь может еще строиться, а без матери, без ее сердечности и общительности обычно повсюду, а также и в нашей семье, жизнь сильно нарушается от отсутствия матери. Поэтому ради моего спокойствия и благополучия детей внимательно и заботливо относись к своему здоровью, береги себя и не утруждай, а тем более не унывай. Мы с тобой люди верующие, а потому всю свою заботу возложим на Господа. Он помогал и поможет в будущем. Итак – 20 лет супружества. Много пережито, и все-таки я искренно и сердечно благодарю Господа, как бы ни посмотрели мы, счастливых и радостных дней было очень немало, и есть за что вспомянуть дни отошедшие. Я, по крайней мере, доволен за день моей свадьбы и за подругу жизни. С сегодняшнего дня начинаю заниматься в школе и библиотеке. Есть в ней отдел по сельскому хозяйству. Пусть Паша напишет, какие книжки ему нужны, которые он ищет.
Очень хочется писать тебе, моя дорогая, за невозможностью говорить с тобой устно. Меня очень сильно занимает мысль о том, как вы живете и чувствуете без меня, привыкли ли вы к своему сиротству, кто у вас является теперь руководителем и хозяином в доме: ты ли или кто из старших? Очень волнует предположение, что тебе живется и чувствуется, при некотором стремлении старших к самостоятельности, тяжело и нервно. Они нас с тобой очень любят, но только как-то внешне они грубоваты и как бы нечувствительны, отчего получается раздражительность взаимная. О мире и спокойствии среди вас больше всего молю Господа, а тебе искренно и усиленно прошу поменьше обращать внимание на их грубоватые выходки. Насколько я знаю их, по крайней мере, старших двух, дурного в их крови и привычках, в склонности и помыслах нет ничего, потому и волноваться из опасения за их поведение, кажется, нам с тобой не стоит. Еще волнует меня и боязнь за ваше питание: не скудно ли у вас за столом, не больших ли хлопот и унижений стоит тебе питание всех нас? Пожалуйста, на оба эти вопроса ответь мне письмом и откровенно. Моя внешняя жизнь тебе известна, она протекает однообразно изо дня в день. Внутренняя душевная заполняется думами о семье, о нуждах и духовных ее невзгодах. Я сравнил свое положение с вашим, особенно с твоим: я всем обеспечен — тебе приходится о всем хлопотать; я никаких нужд не ведаю — ты завертелась совсем; я могу в молитве и беседе с подобными мне себя успокоить — тебе и этого трудно получить… Но что поделать: с моими невзгодами приходится тебе мириться. Да поможет тебе Господь. Верую, что Он нас с тобой не оставит, но поможет и спасет. Храни вас всех Бог. Крепко целую.
Ваш.
Каждый день, дорогая моя, несет пеструю путаницу впечатлений и известий. Весь интерес их сосредотачивается около волнений церковных и вопроса о продолжительности нашего сидения в тюрьме. Церковные дела как будто все более и более запутываются. Появляются все новые партии и разделения. И кому это на пользу? Все, кажется, сильнее проявляется вражда народная к «Живой церкви» и к ее архиереям. Но не охладит ли она наших православных? Не отгонит ли она их сначала от того или иного Храма, а потом вообще от Церкви? Идут уже в католичество иные, идут, вероятно, некоторые в сектантство. Умножится ли Православие? Тяжело за Церковь Божию и еще больнее, что вся эта разруха основывается не на идейности, а на самолюбии поповском: всем хочется быть высоким и первым. В сидении тюремном большое разнообразие вносится занятием с заключенными русской грамматикой. Каждое утро отдается этому делу. Поражался молодостью преступников, это все люди 17-25 лет, сидящие почти все за воровство, и с кем бы из них ни стал говорить, все отрицают свою вину; все мы, оказывается, сидим невиновные, вот нам и верь. Но с другой стороны — все сильно скучают по родным и по дому. Видно, плоть требует своего — близкого, милого. И мне начинает думаться, что любить близких по плоти до забвения Бога, — конечно забвения не полного и постоянного, — не грешно, — во всяком случае Господь этого не накажет. Ведь родное по плоти — это же своя плоть, а любить себя Господь не только не запретил, но и повелел… Даже сидя в Особом Ярусе в ожидании смерти, никак не только я, но все мы не могли отрешиться от дум — самых горячих, самых милых и приятных, о семье своей. И думалось из области не только воспоминаний, но и представляешь лица милых, что они в те или иные часы делают и т. п. И в этих думах забываешься и успокаиваешься, на душе становится веселее и отраднее. А если из души отходит уныние и тоска, то разве это не доброе в жизни души? Не ближе ли она в эти минуты Богу? С этой точки зрения, смотря на свидания с тобой, я ценю их не только потому, что поговоришь с тобой, передашь свое, узнаешь ваше, но главным образом потому, что как-то душой отдохнешь, вздохнешь легче, тюремную скуку отгонишь, отрешишься от мирских гаданий, предположений, слухов, ожиданий. Не важно говорить, важно здесь посидеть, хотя бы и молча. Так-то, дорогая моя! Дай Господи вам дома всего доброго и радостного. Храни вас Бог! Ваш, а больше твой.
Ты хочешь, дорогая моя, чтобы я тебе писал дважды в неделю, а я не знаю, что и писать тебе. Наша жизнь уж очень однообразна и скучна во внешних событиях: если что и случается здесь, то имеет интерес очень узкотюремный, мелко эгоистичный. За последнее время почти совсем прекратился приток сведений из города — с воли почти не получаем никаких сведений и о Живой Церкви. Внутренняя ли наша жизнь вся наполняется чувствами перемежающихся радостей и уныния: услышишь доброе об амнистии и возрадуешься; передадут печальное, и унынием сердце обольется. Больше последних, приходится волноваться. Как-то совершенно не верится и не ожидается, чтобы нас амнистировали. Уж больно мы с точки зрения большевиков большие преступники. В последнее время они все больше хотят подчеркнуть, что для них все наши церковные дела безразличны. Но, однако, Введенского все-таки поддерживают и слушают. Вот тут и не знаешь, где лучше: в тюрьме или на свободе. Пожалуй, выйдешь да опять попадешь. От таких дум и не радостно на душе. Не за себя печалишься: нам здесь как в хорошем клубе или богадельне: беспечно и обжорно живется. А вам-то с детьми каково мучиться и терзаться без меня, который не только не помогает семье, но и с семьи еще и тянет.
Дорогая моя! На твое печалование во вчерашнем письме отвечаю свежей бодрой надеждой на Божие неоставление и уверенностью, что мы с тобой не только увидимся, но еще и поживем вместе. Во всяком случае 5 лет тюрьмы не продлятся; а если придется пробыть год-другой, то ведь это не так уж долго. Но Бог помилует, и пораньше из тюрьмы выйдем. Здоровье мое пока очень недурно. Значит, и тебе нужно заботиться о своем. И если мы будем заботиться оба о своем здоровье, то вынесем и тюремную беду и, Бог даст, поживем еще и поработаем для Господа Бога, а может, и старость свою проведем спокойно. Так-то, моя дорогая, не будем лишь унывать, уныние не от Бога, а здоровье все оно крушит, лета жизни сокращает и от Бога удаляет. Пока и за это Его нужно благодарить, что имеем возможность видеться довольно часто. Одно лишь плохо, это то, что тебе тяжело, беспокойно и работно приходится. Да! эти годы будут тяжелы, пока старшие не встанут на ноги. На соборение не прожить. Но и тут вся надежда на Бога: не даст умереть с голода, а к разносолам мы с тобой не привыкли, да и ребят не приучили. Из Васина (сын, третий ребенок) письма вижу, что и в Москве есть люди, которые помнят меня и могут помочь в этом Божьем попущении. Ты напиши поскорее Тасе (невеста старшего сына Павла) письмо с приглашением приезжать в Питер и жить у нас. Помни о деньгах и не бери бумажки образца 1922 года. Крепко целую. Ваш…
В эти минувшие дни, дорогая ты моя, чувствовалось как-то душевно не по себе. Скука, не скука, а какая-то раздражительность на всех и на все, и это без всякой внешней и внутренней причины. Внешне жизнь протекает обычным тюремным порядком без всяких неприятностей и приятностей, и слухов особенных не было. И внутри в душе ничто не беспокоило. Значит, в душе бывают какие-то бессознательные воспоминания из прожитого тяжелого, что и омрачает наш дух. Здесь в тюрьме свободные часы проводят главным образом в воспоминании прошедшего процесса и всего предыдущего и последующего ему. А тут веселия очень мало: присоединяется, по крайней мере, у меня обида на тех, из-за которых мне приходится сидеть в тюрьме. И случается вследствие этого раздражение. О нас получены из Москвы определенные вести — об амнистировании нас, перед которым будут нам предложены вопросы о нашем отношении к Живой Церкви. Но, как и что отвечать об этом, надо подумать и подумать. Надо будет безобидно сочетать веление совести и пастырского долга и [с] голосом плоти с любовью к семье. Ставишь вопрос: зачем выходить из тюрьмы, Богу ли и прихожанам послужить или только детям помочь и снять с тебя тяжесть семейных хлопот. Скажи и ты мне, что должно победить?!
Пишу тебе, дорогая моя, в уверенности, что завтра, в четверг, я не буду иметь свидания с тобой, ни с кем из своих. Сегодня наше начальство никому не давало свиданий, будучи раздраженным какими-то личными служебными неудачами, и всем говоря, что свидания можно получить только однажды в тюрьме. Вообще какие-то передряги волнуют наших «исправителей», и мы, естественно, должны отдуваться. Но Бог даст, как-нибудь на будущей неделе все устроится и войдет в свою колею. Вчера пришлось ознакомиться с проектом амнистии, по ней мы подлежим большим льготам, скорее всего, полному освобождению. Дай-то Господи. У нас, конечно, повысилось настроение. Но сейчас же становится вопрос: выйдя на волю, куда должны мы свои головы приклонить, какое служебное пастырство понести, или стать от всего в стороне и не пастырствовать. Тяжело, очень тяжело в тюрьме, но на воле буду ли я чем полезен семье?
Пятница. 10 ч. утра. От всей души искренно и нераздельно тебя одну любящий, поздравляю с Днем Ангела! Дай Бог, чтобы Он сохранил тебя бодрой, веселой и мирной на многие еще годы. Ты, конечно, сама хорошо знаешь, как нужна твоя жизнь не только детям, но и всем нам и особенно мне. Поэтому ты внимательно должна относиться не только к своему духовному благополучию, но и к телесному здоровью. Я не могу себе представить, что может быть всем нам, как мы будем себя чувствовать и жить, если вдруг Господь накажет нас отнятием тебя от нас. Как, следовательно, горячо и неустанно мы должны молиться с тобой о тебе. Дай Господь тебе многие и многие лета! Я в тюрьме все более и более становлюсь суеверным и боюсь, что Господь не случайно меня на день 9 сентября отдаляет от тебя. Так было в 1918, 1919 и 1922 годах я этот день провожу вдали от тебя, вне семьи, в тюрьме? Почему Господу не угодно меня иметь празднующим этот день рядом с тобой? Испытание это или наказание? К утверждению это нашей дальнейшей семейной спайки или приучение к состоянию тебя остаться вообще без меня? Дай, Господи, чтобы это было первое. Мне тяжело, очень тяжело было в те ужасные 40 дней предсмертного ожидания, подумать, что я больше не увижу Вас телесными очами. Слишком плотски я связан с Вами. Не грех ли это? Не духом ли больше нужно жить и не о духовном ли помышлять. Но, твори Господи волю Твою, буди милостию Своею с нами — рабами Твоими, яко же уповахом на Тя, да не постыдимся. Будем Ему молиться, предоставив себя на милосердие Его к нам, стареющим, но еще плотски тесно связанным друг с другом, и к нашим детям, в нас еще сильно нуждающимся. Храни Вас всех Господь. Крепко целую. Ваш…
Источник: predanie.ru
Просмотров: 1222