Божие дитя

Слово, сказанное 22 декабря 1908 года в Москве в церкви Епархиальнаго дома на панихиде, совершенной митрополитом Владимиром в сослужении пяти епископов

И умер он, и похоронен в гробница отцов своих, и вся Иудея и Иерусалим оплакали Иосию... (2 Пар. 35, 24)

Ждали все, и уже давно, ждали его смерти. О ней напоминала его уже перешедшая за псаломский предел старость; о ней говорила его тяжелая и мучительная болезнь.

Но Промысл Божий, в судьбах и намерениях неисповедимых, сохранил его жизнь до уреченного времени. Не умер он во время русско-японской войны, – а ведь был тогда болен к смерти и тогда уже указал себе могилу. Не умер он в годину разгара русской смрадной смуты, устами прогрессивных писателей и их пером обливавшей грязью почившего праведника. Не умер он и во дни самого ожесточенного похода на его честь и самых отвратительных попыток унизить и опозорить его имя и на сцене, и в печати, и в мерзких картинах, хотя разболелся и в это время опять смертельно. Бог Свое творит! Умер отец Иоанн в переживаемые нами дни, для чего – Господь это потом укажет!

И хотя, повторяем, все были в ожидании его смерти, однако, когда год назад, в последний раз принявши святые Тайны Христовы, возлег он на одр свой и тихо отошел к отцам своим в мире, препитан в старости добрей; когда догорела эта лампада, когда погасла эта свеча Божия, – общее чувство несказанной горести охватило все сердца. Точно каждый потерял близкого, родного человека, точно каждый понес личное невознаградимое лишение! Не было уголка и ни одного самаго малаго поселения на русской земле, где весть о смерти всероссийского пастыря и молитвенника не встречена была слезами горести и молитвы.

Плачь, Россия! Болезнуй, осиротелая! К кому придут за молитвой и словом утешения бесчисленные страдальцы? К кому будут писать и посылать умоляющие письма и телеграммы? У кого будут искать чудодейственной молитвы? Плачь, Россия! Скорби словами плача Давидова: Краса твоя, Израиль, пала на высотах твоих.... О, не рассказывайте об этом у врагов в Гефе, не возвещайте о том на улицах Аскалона, чтобы не радовались враги, сыны и дочери филистимлян, чтобы не торжествовали дочери неверных! (2 Цар. 1, 19-20).

И вспоминается давно минувшая скорбь народа израильского, уже и в то время греховного, но еще окончательно не отверженного Богом, – скорбь о благочестивом царе Иосии. В годину полного забвения народом веры отцов, в годину наглого торжества иноверия и язычества, когда забыт был храм и оставлен закон Бога, явился этот кроткий и благочестивый царь среди своего народа. Неустанно старался он восстановить истинное богопочитание и дожил до радости, что народ, забывший о Пасхе, праздновал ее весь, во всем своем составе, во всех городах и селениях с торжеством он праздновал Пасху Господню, и по всей земле слушал забытые слова закона Господня. И умер он, – говорит о нем Библия, – и похоронен в гробницах отцов своих. И вся Иудея и Иерусалим оплакали Иосию. Оплакал его и Иеремия в песни плачевной, и говорили все певцы и певицы об Иосии в плачевных песнях своих и передали их в употребление у Израиля...

О, достойно и праведно всем певцам России и всем служителям слова возгласить скорбные речи и всенародный плач принести ко гробу усопшего пастыря! Он сошел, как дождь на скошенный луг, как капли, орошающие сухую землю. И кланялись ему цари, и все народы знали о нем. Был он милосерд к нищему и убогому, и души убогих спасал... И будет жить, и будут молиться о нем непрестанно, всякий день благословлять его. Будет имя его благословенно; доколе пребывает солнце, будет передаваться имя его. Плоды его посева будут волноваться, как тучные колосья в поле, как лес на Ливане, и в городах размножатся люди, как трава не земле! (Пс. 71, 6–16).

Буди, буди пророчество это на русской земле!

Да, он сошел, как дождь на скошенный луг... Ко времени было явление его. Он пережил в долгую жизнь свою два страшные натиска, два вражьи нападения на все святыни веры и отечества: одно – во дни молодости и полноты сил, в шестидесятых и семидесятых годах минувшего столетия, другое – во дни своей угасающей старости, гораздо более яростное и кипящее срамотами ада и диавола, в памятные всем нам последние пережитые годы. Падала вера; хулы возводились на Церковь; не только народ, – пастыри и представители Церкви изменяли под влиянием страха перед злобой врага или в каком-то больном увлечении заветам и уставам Церкви православной; колебались все устои жизни; дрожал престол Царский; совершались кровавые преступления до попыток цареубийства включительно; никакие спешные реформы жизни, следовавшие одна за другою, не приносили успокоения; лилась кровь верных слуг Царя, хранивших долг любви, чести и присяги; гремели выстрелы и бомбы кровожадных и осатанелых слуг революции при одобрении и руководительстве все заполнившей наглой «прогрессивной» печати и представителей господствующих политических «прогрессивных» партий; множество людей потеряло всякое уважение и к вере, и к самым обычным, доступным и святым даже для дикарей правилам нравственности... Но стоял и светил, все разгораясь большим и большим светом, как маяк в Кронштадте, спасительный для обуреваемых, дорогой и незабвенный отец Иоанн. Его живая вера, дар его чудес, его несказанная благотворительность, его неописуемый труд целодневный и целонощный, его неутомимые поездки, дивные службы, его поучения словом живым и печатным, его обаятельные нравственные качества простоты, красоты, незлобия, глубокаго смиренномудрия, нестяжательности, милосердия, – все это влекло к нему сердца, и нет возможности исчислить всех тех, которые избегли коварных сетей диавола только потому, что через отца Иоанна уловлены были во всемирноцерковные мрежи Христовы для вечного спасения!

Горделивые успехи знания, поднимающегося на разум Божий; политические дерзкие заговоры и замыслы, покоящиеся на началах внехристианских и внецерковных; общественные движения, не освященные духом Христовым, – все эти волны, пенящиеся нечистотами своими, не могли сдвинуть с места ярко горящего светильника. Знал его русский народ. Знал, – по словам Царя своего, – «кто он и что он». Знали его и Цари русские. Умирая, незабвенный и истинно народный Царь-Праведник Александр Третий ему, отцу Иоанну, поведал предсмертные помышления, с ним молился и при нем отдал последний вздох свой... И далеко по России, и далеко за пределами ея известно стало имя красы нашего священства. И являлся он живым примером, живым показателем и свидетелем духовной силы и жизни, и действенности православной Церкви, которая воспитала в недрах своих под кровом благодатной помощи свыше такого великого пастыря.

Знаем мы, в природе физической не может быть такого явления, чтобы посредине огромной тысячеверстной низины и болота, без всякой связи с горными хребтами, стояла высочайшая в мире гора. Высочайшие горы окружены горами меньшими, но все же горами. Высочайшие горы выступают обыкновенно в целом сонме гор... Закон этот имеет силу и в духовном мире. И мы посему видели наглядно всю лживость тех обвинений на русскую Церковь, которые находили в ней и в ее служителях одну низину и болото с грязью. Если есть такой пастырь, как отец Иоанн Кронштадтский, такой подвижник, такой муж, о коем народная вера давно изрекла свой приговор, что житие его славно и успение будет со святыми, то значит, около него были и есть подобящиеся ему мужи, значит, не пустынна и небезплодна, не мертва и не безжизненна Русская Православная Церковь! И праздновали русские православные люди, говоря образно, свою Пасху, и читали они невозбранно слово Божественного закона, как Израиль во дни Иосии.

Русские «семеи», ругатели, отозвались хулами в печати на смерть отца Иоанна и заявили, что они знали двух отцов Иоаннов, одного – прежнего, скромного «благотворителя», другого – позднейшего, «политика и политикана», обличителя, грозного проповедника, который будто бы не ясно и сам разумел те вопросы, о которых говорил. Да, ему не хотят простить того, что он бичевал Льва Толстого в пору, когда граф, убаюкивая власть словами мира и непротивления злу, подготовлял русскую кровавую революцию и воспитывал своими писаниями будущих убийц и бомбометателей. Ему не хотят простить того, что он открыто высказался против последнего «освободительного движения», стал за православие, попираемое врагами, за царскую и за всякую другую власть, уже приговоренную к упразднению, за русский народ, отдаваемый в жертву и на растерзание отвратительнейшего по лицемерию и жалобам на «угнетенность» инородческого заговора. Ему не хотят забыть и простить того, что он мужественно отказался от сочувствия кишиневским евреям, когда узнал о настоящей подкладке и иудиных целях на весь мир кричавших иудеев. Не хотят простить и забыть того, что он открыто заявлял о своем сочувствии к неожиданно для врагов России и ее изменников возникшему и сорганизовавшемуся патриотическому русскому движению, что он призывал Божие благословение на патриотические союзы и содружества и сам состоял даже, как и у нас в любимой им и любящей его Москве, их членом... Ему не хотят простить громкого и сильного слова осуждения всей грязи, преступности, лицемерию, безверию и кровожадности русской революции, метавшей бомбы, проливавшей кровь, убивавшей тысячи жертв и все время вопившей об отмене смертной казни... для убийц и палачей, называемых слугами «освободительного движения». Бог судил отцу Иоанну дожить до дней этой революции, чтобы теперь и из-за могилы его на ней лежала печать его осуждающего слова и проклятия крамоле и предательству. Бог судил отцу Иоанну приять венец исповедничества и мученичества, брани и поношения, клеветы и гонений от деятелей и представителей этого не русского революционно-освободительного движения, чтобы ни для кого и навсегда не оставалось и тени сомнения в том, что между отцом Иоанном и лицемерными пособниками и творцами русской революции, готовыми ссылаться в свое оправдение и для достижения преступных целей на все авторитеты мира, поднявшими даже иконы и церковныя хоругви под водительством переодетого в священные ризы крамольника, — не было и нет ничего общего. Нет, и в борьбе с революцией последнего времени это был все тот же, а не другой, не подмененный отец Иоанн Кронштадтский. Ту же он возвещал веру, ту же внушал он любовь к Царю, как и во дни былые, так же он осуждал пороки, как и прежде, только голос его стал еще громче, только дерзновение его стало еще сильнее, только власть неземная, власть духа и слова у него возросла, созрела и окрепла, только подвиг его стал еще виднее. Так и подобало ему сотворить во дни старости! И если бы наша революция имела за собой только одно это преступление, запятнала себя одною только этою низостью, то есть только гонением на отца Иоанна, желанием уничтожить и загрязнить его честь, опорочить и унизить его имя, его дело, его служение, молитву, благодать, поучение, – то и этого одного довольно, чтобы верующий и честный человек осудил ее решительно и безповоротно и отвратился от нее навсегда! Здесь – свидетельство того, что она объединила все низкое и недостойное и собрала в свои ряды людей, для которых ненавистно на земле и в людях все чистое и святое, собрала одних «семеев» государственной жизни, хулителей и ругателей, нравственные отбросы жизни, для которых составляет своеобразную радость бранить то, пред чем все поклоняются, и торжествовать при одной мысли о том, что вот наконец и у святого человека указывают недостатки, бранят его, и имя его волочат по грязи; людям без чести, без имени, без заслуг, без добра и труда такая разнузданность ругательства служит некоторым внутренним самоуспокоением совести и самооправданием собственного ничтожества.

Благословен и преблагословен Господь наш, что все мы, здесь присутствующие, ни разу и ни на йоту не усомнились в праведности праведного и теперь предстоим в молитве о нем без укора совести! Для всех нас почивший старец всегда был как светильник, горя и светя!

В чем же тайна его обаяния, в чем залог того, что не было и не могло быть в нем никогда двух отцов Иоаннов, что всю жизнь свою он был учителем и провозвестником единой и неизменной истины?

В том, что он был воистину «Божие дитя». Трудно встретить такую простую и детскую веру, ясность мысли, чистоту сердца; трудно найти такую непоколебимую убежденность в истине; трудно обрести такую преданность Церкви и всему церковному. Ясно, в чем тайна его влияния. Искренность и чистота сердца – вот что влияло, вот что покоряло, вот что было неисчерпаемым источником неизреченных откровений и утешений, которые лились от него широкою и многоводною рекой. Немногим, быть может, ведомо, что в последние годы он, по свойству своей болезни, мог принять и Тела Христова лишь кроху, а причащался Христовою Кровию, как причащаются младенцы... И здесь не символ ли чистоты и святости его детской веры и младенческаго незлобия? Аще не обратитеся и не будете, якоже дети, не увидите, не войдете в Царство Божие!..

Злоупотребляли его детскою доверчивостью. Это правда. И это смущало многих, а больше тех, которым в глубине души все-таки хочется видеть в человеке больше худого, чем доброго, кого в тайниках души бессознательно влечет и в святом найти что-либо достойное укора...

Теперь и это минуло. Теперь злоупотреблять уже не будут! Теперь за гробом всем к нему одинаковый доступ. Теперь ничто не будет омрачать и в глазах людей светлый лик его.

И пойдет народ церковный к его дорогой могиле, и прильнет к нему народная всецерковная вера. И польются о нем, а скоро, может быть, и к нему... тихие молитвы, зримые и незримые слезы!

Верим мы, блажен путь, в который вступил ты, наш дорогой батюшка! Память твоя в род и род!

К твоему гробу, к твоей могиле приносим мы нашу скорбь, наши молитвы и воздыхания, и наше упование приносим, что небо духовное православной Церкви загорелось еще одною звездой, что в сонме угодников, в земле и в народе нашем просиявших, предстал пред Богом еще один о нас молитвенник... Плачем и болезнуем, но в этом одном и слышим Христово утешение...

Молись за Русь, молись за народ наш, дорогой наш батюшка, молись о нас Вечному Свету! Аминь.

22 декабря 1908 г.

Протоиерей И.И. Восторгов. Полное собрание сочинений. Т. III (в двух вып.): Проповеди и поучительныя статьи на религиозно-нравстренныя темы. 1906-1908 гг.— М.: Типография «Русская Печатня» Б.В. Назаревскаго. 1915. С. 773-781.