Георгий Гапон: начал со Христом, закончил в полиции

Категория: История

Георгий Гапон с юности стремился помогать униженным и оскорбленным. Его даже сравнивали с о. И. Кронштадтским, которого сам о. Георгий очень не любил. Почему же закончилось все работой в полиции?

4 февраля – день памяти «больничного священника» отца Василия Секачева. Отец Василий Секачев служил в храме при НИИ им. Склифосовского. Утешал перебитых, обожженных, умирающих. Причащал одиноких старушек на дому. Как священника его отличали особое уважение и деликатность ко всякому человеку; он никогда не лез в душу с проповедью.

И как профессионального историка его больше всего занимал человек, его мотивы, поступки, душа. Почему человек поступает так, а не иначе? Как выбирает «свой путь»? Как священник становится революционером, признающим убийства необходимостью?

Совестливый семинарист

Георгий Гапон родился в 1870 году в местечке Белик Кобеляцкого уезда Полтавской губернии. Он был выходцем из простой крестьянской семьи, крепкой своими нравственными устоями.

Отец Гапона, Аполлон Федорович, был волостным писарем. Его избирали на эту должность на протяжении 35 лет сами крестьяне. Место это было «хлебное», и за счет всевозможных подношений, взяток и т.п. отец мог бы жить вполне безбедно, но ничего этого он не допускал, стараясь делать все честно и оставаясь по существу бедняком.

Человек спокойный и уравновешенный, в жизни своей и мухи не обидевший, Аполлон Федорович при этом помнил о своем казачьем происхождении, ценил свободу и не терпел угнетателей. Сына своего он никогда не бил, уча его быть справедливым и честным.

Матери и деду с материнской стороны мальчик был обязан своим христианским воспитанием. Дед пересказывал ему жития святых, и Георгий стремился сам стать святым, приучался к молитве, постам и благочестию.

Георгий был очень способным мальчиком. Когда он в семь лет пошел в школу, то сразу обратил на себя внимание священника, преподавателя Закона Божия, посоветовавшего родителям позаботиться о дальнейшем образовании сына. Вместе с учителем родители решили: пусть и Георгий станет батюшкой. Так мальчик попал в Полтавское духовное училище, а затем и в Полтавскую семинарию.

Однако уже в юности Георгий почувствовал противоречие между Евангельским идеалом и реальностью повседневной церковной жизни, в т.ч. духовного образования, богослужения, быта священников и т. п.

Все это составляло предмет его постоянных душевных терзаний.

Разрешилось это неожиданно просто. В последнем классе училища один из преподавателей (И. Трегубов) познакомил юношу с запрещенными книгами Л. Толстого о христианстве. «В первый раз мне стало ясно, — говорил впоследствии Гапон, — что суть религии не во внешних формах, а в духе, не в обрядностях, а в любви к ближнему».

В семинарии эти настроения поддержал еще один учитель-толстовец — И. Фейнерман. Как истинный неофит, Гапон стал всем вокруг рассказывать о наконец открывшейся ему истине, что не могло не навлечь на него прещений со стороны семинарского начальства, обвинившего его в ереси.

К сожалению, дух семинарии был таков, что никто не смог показать юноше ни на словах, ни тем более собственным примером, что подлинное христианство — это и есть религия любви, а не только лишь формы. Из семинарий того времени выходило немало революционеров, начиная с Чернышевского и Добролюбова и заканчивая Сталиным.

Гапон же хотел все-таки оставаться верующим человеком, но не чувствовал необходимости пребывания в существующей Церкви.

Поставленный перед угрозой лишения стипендии, он сам решил от нее отказаться и жить собственным трудом. Гапон посвятил себя репетиторству, и добился определенных успехов. Его уроки нравились и детям, и их родителям. На занятиях он стал бывать реже, проводя большую часть времени с босяками, больными, нуждающимися. Он всем старался помочь, ведь его вера требовала подлинной самоотдачи и любви.

В семинарии же Гапон, весьма горячий и заносчивый от природы (хотя ему с детства были присущи и серьезность, и вдумчивость), то подначивал на уроках одного священника, то позволял себе грубость и даже шантаж с преподавателем догматики.

В результате в 1893 году он получил диплом второй степени и «неуд» по поведению, что создавало ему препятствия не только для получения сана, но и для дальнейшего обучения.

Если бы не встреча с будущей женой, Гапон так бы, наверное, и не стал священником.

Невеста, девушка из богатой купеческой семьи, объяснила ему, что свое служение народу он сможет осуществить наилучшим образом именно как священник, а не как, предположим, врач, ведь врач лечит тело, а священник — душу, что несравненно важней. По словам Гапона, она говорила ему тогда, что «главное дело — быть верным не православной Церкви, а Христу, который есть идеал служения человечеству».

Друг рабочих

Лечить души людей, поддерживать их, возвращать людям надежду — вот что ощутил своим призванием молодой человек.

Родители невесты наотрез отказались отдавать ее за бедняка, но полюбивший Гапона полтавский архиерей Илларион (рассматривавший когда-то дело о его толстовстве и получивший благосклонные отзывы о талантливом учителе от некоторых высокопоставленных родителей) предоставил ему доходное место в кладбищенской церкви.

Самого же молодого священника привлекают, конечно, не деньги, а возможность помогать людям с помощью своих доходов.

На средства от треб о. Георгий устраивает братство для бедных. Людей покоряют утешительные проповеди Гапона, его горячее участие в судьбе каждого.

Однако после внезапной смерти жены и под влиянием крайнего недовольства других священников, негодовавших на то, что тот «уводит» у них прихожан, о. Георгий решает перебраться в Петербург и поступать в Духовную академию. Владыка Илларион и богатая помещица, в доме которой Гапон репетиторствовал, снабжают о. Георгия рекомендательными письмами, которые заставляют начальство академии забыть о его плохом дипломе и поведении.

Став студентом, Гапон ищет реализации своего стремления «служить правде и народу», но не находит его ни в стенах академии, ни в Обществе для распространения религиозного и нравственного просвещения, ни в миссии для рабочих, организованной еп. Вениамином (Муратовским).

Какую-то надежду он получает от товарища обер-прокурора Св. Синода В.К. Саблера, предоставившего ему возможность проповедовать в Скорбященской церкви Галерной Гавани, где собиралось много рабочих и бедняков. Но предложение Гапона создать для них братство не встречает настоящего сочувствия.

Только начав священствовать в приюте Синего креста и преподавать Закон Божий в Ольгинском приюте для бедных, о. Георгий хотя бы отчасти возвращается к тому служению, которое было у него в Полтаве. Его проповеди привлекают множество людей.

После службы он посещает пристанища босяков — Гаванское и Девичье поля, — трактиры, где собираются рабочие, специально ночует в ночлежках, чтобы быть ближе к нищим и отщепенцам.

Гапон будто исполняет завет свт. Феофана Затворника, данный им в 1890-е годы, — идти в народ и заново проповедовать Евангелие.

Примерно к этому же времени относился и его проект реабилитации босяков и бродяг посредством устройства рабочих домов в городах и рабочих колоний в деревне (проект вызвал немалый интерес даже при дворе, в т.ч. и у императрицы Александры Феодоровны).

Деятельность о. Георгия во многом напоминает служение о. Иоанна в Кронштадте и Петербурге.

Часто о. Георгий, как и о. Иоанн, отдает нуждающимся последние деньги или одежду прямо с себя, самоотверженно поддерживает самых опустившихся босяков. Кажется, что Гапон стремится к созданию примерно такого же братства, какое было у о. Иоанна в Кронштадте. Само собой напрашивается сопоставление рабочих домов Гапона с кронштадтским Домом трудолюбия.

Однако отношение Гапона к о. Иоанну было в общем-то негативным. Он высоко ценил проповеди кронштадтского пастыря, но в повседневной жизни считал его человеком «неискренним», «ограниченным» и даже политическим орудием «в руках правящих классов» — одним словом, таким же ханжой, каким, по мнению Гапона, являлось и большинство представителей русского духовенства.

Так получилось потому, что Георгий Гапон был другого духа, совершенно противоположным было его отношение ко Христу. Христос для него, как и для его учителя Л. Толстого, лишь величайший человек, праведник. Гапон служит литургию только как воспоминание и повод для произнесения проповеди (что отличает, кстати, и большинство протестантов), о. Иоанн — для живого общения с Богом, для непосредственного соединения через молитву и Божественную благодать со страданиями и Воскресением Христа Спасителя.

О. Иоанн не может без этого жить — он служит ежедневно, каждый день. И суть его служения — привести страждущих, нуждающихся непосредственно ко Христу. Гапону же совершенно чужд этой таинственный аспект социального служения.

Утешение, которое несет Гапон, — от него самого. Он, если можно так сказать, дает людям себя, а не Христа.

Цель Гапона в том, чтобы благодаря его братству и рабочим домам люди «попали в лучшие условия и обрели веру в себя» – это его собственные слова.

Уже очень давно он перестал понимать, что христианская жизнь невозможна без покаяния, борьбы со страстями.

Если о. Иоанн Кронштадтский борется с греховными мыслями и, прежде всего, с помыслами гордыни, пребывая в постоянной «молитве покаяния» (как он называл Иисусову молитву), то Гапон решительно не понимает, в чем ему каяться.

Он не предпринимает никаких усилий для борьбы со своими страстями — и в конце концов гибнет под их ударами.

Нравственное падение о. Георгия происходит летом 1902 года.

Он совращает несовершеннолетнюю воспитанницу приюта Синего креста Александру Уздалеву.

Еще до этого он любил бывать в покоях воспитанниц, писал нескромные стихи в их альбомы, грешил против целомудрия. Теперь же происходит самое страшное, из-за чего Гапон уже и не может продолжать дальше священнослужение — по 25-му апостольскому правилу (поскольку продолжает жить с Уздалевой, объявив ее своей гражданской женой).

Он и не думает каяться, обвиняя в своем изгнании из приюта чиновников, будто бы опасавшихся успеха его проекта рабочих домов.

Гапон должен быть лишен священного сана… но он продолжает быть священником! Петербургский митрополит Антоний (Вадковский) прощает его и восстанавливает в звании священника. Жить с Уздалевой Гапон продолжает до самой своей смерти в 1906 году?

Подручный полиции

Изучение документов российской тайной полиции — Охранного отделения — показывает, что прощение Гапона стало возможным благодаря вмешательству этой всесильной организации. Об этом говорит в своей автобиографии сам Гапон, не называя истинных причин своего увольнения.

Необычный священник попал в поле зрения полиции уже давно. Но именно летом 1902 года, когда министром внутренних дел стал В.К. Плеве, как раз такой «ходивший в народ» священнослужитель оказался нужен Министерству внутренних дел.

Дело в том, что Плеве захотел ознаменовать начало своего министерства новой политикой в отношении рабочих.

Он ознакомился с опытом начальника Московского охранного отделения С.В. Зубатова, создавшего в Москве при поддержке великого князя Сергея Александровича ряд легальных рабочих организаций, по типу западных профсоюзов, но при участии Церкви, и теперь решил распространить опыт и на Петербург.

Гапон был самой подходящей кандидатурой на место руководителя таких организаций и их духовника. Однако прежде «прогрессивные» убеждения полтавского батюшки делали контакты полиции с ним весьма затруднительными. Теперь же, после истории с Уздалевой, он оказывался всецело в полицейских руках.

Гапона поставили перед выбором: или запрет в священнослужении, или переход на службу в полицию, сохранение священства и возможность помогать рабочим.

Гапон согласился.

В ноябре 1902 года рабочие Выборгской стороны получили от властей разрешение создать общество взаимопомощи. В декабре 1902 года на собраниях общества стал появляться Гапон. Всю первую половину 1903 года при его участии (а за его спиной — Зубатова, ставшего главой Петербургского охранного отделения) продолжалась работа по преобразованию общества в полноправную рабочую организацию, а также созданию более представительного «Собрания русских фабрично-заводских рабочих в С.-Петербурге».

Однако мы плохо бы знали Гапона, если бы позволили себе предположить, что он смирился с полицейским давлением на него. Напротив, он решил во что бы то ни стало вывести создающуюся рабочую организацию из-под опеки полиции и подчинить ее своим целям.

Сами обстоятельства благоприятствовали тому: в августе 1903 года неожиданно был уволен со своей должности Зубатов. В созданные им легальные рабочие организации на Юге России внедрились революционеры, спровоцировавшие грандиозную стачку.

«Зубатовская катастрофа», как стали называть события 1903 года, лишний раз подтвердила, что нельзя добиваться благих целей, используя нечистые способы. Добром нарушение церковных канонов кончиться не могло. Зубатов не только не смог довести до конца начатого им дела, но и стал свидетелем превращения своей организации в слепое орудие русской революции, которую он всеми силами старался предупредить.

Пешка революционеров

После удаления Зубатова Гапону удалось отмежеваться от уже возникшего общества взаимопомощи рабочих механического производства и удалить всех зубатовских ставленников из «Собрания русских фабрично-заводских рабочих». С этого момента «Собрание» стало собственно гапоновской организацией (что с удовлетворением признавали и в Министерстве внутренних дел, которое стремилось скорее отмежеваться от Зубатова).

11 апреля 1904 года произошло официальное открытие «Собрания». К 1905 году оно насчитывало 11 отделов в Петербурге и окрестностях и около 7-8 тыс. членов. Уже в мае 1904 года Плеве удостоился высочайшей благодарности за деятельность Гапона.

Довольны были и сами рабочие. Благодаря гапоновскому «Собранию» они получили долгожданную свободу собраний и взаимопомощи, организацию досуга и самообразования. При отделениях «Собрания» организовывались библиотеки и бесплатные лектории. Руководство «Собрания» успешно защищало права своих членов, отменяло незаконные штрафы и решения об увольнении.

Осенью 1904 года у «Собрания» появился запасной капитал, при его отделениях были открыты потребительские лавки и чайные. Возникла мысль о широкой системе кооперации и дешевых рабочих мастерских. Был выдвинут проект специального рабочего банка.

В то же время внутри «Собрания», вокруг Гапона, сложилась узкая группировка революционеров, т.н. штабных, которые под прикрытием легальной деятельности осуществляли революционную пропаганду (как это было и на Юге России летом 1903 года).

Уже в феврале 1904 года в «штабе» прозвучали слова о возможном кровавом исходе их борьбы. А в марте 1904 года «штабные» — социал-демократы А. Карелин и Д. Кузин, а также беспартийные И. Васильев и Н. Варнашов — обязали Гапона выработать и принять тайную политическую программу «Собрания».

Фактически это уже была та самая петиция, которую понесут царю рабочие 9 января 1905 года. Если брать шире, это была программа революции 1905 года: свобода слова, печати, собрания, свобода совести, ответственность министров перед народом, амнистия политических заключенных и ссыльных, постепенная передача земли народу, 8-часовой рабочий день и т.п.

Гапон, хотя и не разделял многих убеждений своих вынужденных друзей, усердно прикрывал их перед полицией, благодаря чему вплоть до января 1905 г. МВД пребывало в абсолютном неведении того, что происходит внутри «Собрания», считая его совершенно лояльным правительству.

Между тем, «штабные», которые в апреле 1904 г. все были выбраны в правление «Собрания», только ждали подходящего времени для выдвижения своей программы. Такой момент, по их мнению, наступил после убийства Плеве летом 1904 года, когда его место занял либеральный министр Святополк-Мирский.

Осенью 1904 года многочисленные представители интеллигенции под видом ресторанных банкетов стали собираться на собрания, где выдвигали свои предложения реформ российского общества и направляли их царю.

Началась «банкетная кампания» или «либеральная весна». К.П. Победоносцев мрачно предрекал, что все кончится ничем иным, как «резней на улицах Петербурга, так же как и в провинции». В это время, по примеру либералов, решили подать свою петицию царю и руководители «Собрания русских фабрично-заводских рабочих»…

Поводом для этого стало увольнение в декабре 1904 года четырех рабочих Путиловского завода, членов «Собрания». Когда заводская администрация отказалась удовлетворить ходатайство «Собрания» и Гапона (формально он не занимал в организации никаких постов), Нарвское отделение «Собрания» приняло решение начать забастовку в поддержку товарищей.

Однако Гапон до самого последнего момента сохранял надежду, что шествие удастся предотвратить: он хорошо понимал, что революция лишит его и рабочих всего, что удалось добиться в 1904 году.

26 декабря даже произошел конфликт между ним и «штабными», которые потребовали немедленной подачи петиции во время шествия рабочих. Гапон ответил решительным отказом. Но на следующий день, сломленный, он вынужден уступить.

Тем временем движение набирает все большую силу, в забастовку включаются новые заводы (4 января бастовало 15 тысяч человек, 7 января — 105 тысяч). Видя размах происходящего, 4 января Гапон решает не просто примкнуть к «штабным», но встать во главе всего движения: ведь настоящий лидер «Собрания» все-таки он, рабочие знают и слушают его.

В своих мечтах он видит себя вождем народной революции, который приходит к царю, рассказывает ему всю правду, и начинается новая, счастливая жизнь Русской земли;

облагодетельствованный народ возносит хвалу своему царю и его советнику, доброму народному заступнику, батюшке Георгию Гапону.

Революционеры смотрят на Гапона более реалистично. Они ждали этого момента. Эсер П. Рутенберг, инженер Путиловского завода, уже давно и независимо от «штабных» приставленный своей партией к Гапону, откровенно говорит в эти дни:

«Гапон — это пешка и весь вопрос, кто эту пешку двигает». И «двинуть» решают против царя и его правительства.

В целях личной безопасности и под давлением своего дяди Владимира Александровича, командующего Петербургским военным округом, который обещает сделать все для предотвращения беспорядков, государь покидает Петербург.

Революционеры знают об этом, но все равно идут на Дворцовую площадь и ведут за собой народ. Чтобы разгорелось пламя революции, должна пролиться кровь трудящихся.

Однако и властям не терпится дать острастку смутьянам. Речь идет прежде всего о том же Владимире Александровиче, взявшем на себя всю полноту власти в городе. По его собственному признанию, смуту успокоит публичное повешение нескольких сот недовольных.

Он вытребовал введение военного положения, но в Петербурге об этом не объявил. Инициатор «либеральной весны» Святополк-Мирский, желая отменить военное положение, докладывает царю, что в столице вообще все успокоилось и государь может не волноваться.

Между тем, газетные листки с объявлением о запрете и незаконности шествия вывешиваются слишком поздно и где-то во дворах. Рабочие уверены, что их действия законны — ведь они идут со священником, с хоругвями и иконами.

Революционеры же тем временем без ведома рабочих вносят в окончательный текст петиции требования о созыве народного представительства — Учредительного собрания, — а также отделения Церкви от государства… (последним редактором был Рутенберг).

Развязка

В этот момент для священника было бы естественно отменить шествие, предотвратив тем самым пролитие крови. Но Гапон словно забывает о своем призвании примирять и прощать.

Он делается как бы антиподом священника, он весь — пламенный революционер. Окрыленный своей ролью в происходящих событиях, он мечется по различным отделениям «Собрания» и призывает людей к борьбе.

Это он первый говорит о стрельбе и пролитии крови: «Если солдаты будут стрелять, мы будем сопротивляться. Эсеры обещали бомбы».

7 января на совещании с меньшевиками Гапон говорит: «Если нас будут бить, мы ответим тем же, будут жертвы… Устроим баррикады, разгромим оружейные магазины, разобьем тюрьму, займем телефон и телеграф, — словом, устроим революцию…»

8 января Гапон пишет царю, что если он не выйдет к народу и не удовлетворит его требования, то «неповинная кровь ляжет между тобой и русскими людьми». Все дело революции Гапон исполняет как по нотам. Революционеры удивляются: откуда он все знает, как вдруг он стал таким, как им надо?

Они не предполагают, что тот, кто ими руководит, тот и ему сам все подсказывает.

Не служа литургии (это в воскресный-то день) и ограничившись только молебном, утром 9 января Гапон выводит людей на смерть.

Невольно вспоминаются строки В.С. Соловьева об Антихристе: «Он верил в Бога, но в глубине души невольно и безотчетно предпочитал Ему себя… Высочайшие проявления … деятельной благотворительности, казалось, достаточно оправдывали огромное самолюбие этого великого спиритуалиста … и филантропа…»

Гапон достаточно взбудоражил народ. Дальнейшее довершили революционеры. По воспоминаниям Максимилиана Волошина, накануне шествия неизвестные, нагнетая напряженность, бегали по городу и били стекла в домах.

Когда изо всех концов города двинулись к центру города колонны 11 отделений «Собрания», то при их встрече с войсками вновь, как и в Москве, из толпы народа раздавались выстрелы. На Васильевском острове одной из колонн был захвачен оружейный склад, построены баррикады. В других местах проявлялся эффект несдерживаемой толпы, которая не могла, а часто и не собиралась останавливаться на предупредительные выстрелы.

Увидев войска у Нарвских ворот, Гапон вместо того, чтобы призвать народ разойтись, как опять-таки подобало священнику, истерически призвал всех «к свободе или к смерти».

От раздавшегося в ответ на это залпа о. Георгий был спасен шедшим рядом с ним Рутенбергом, который затащил его в подворотню, остриг и потащил на квартиру к М. Горькому писать прокламацию, которая начиналась словами: «Так отомстим же проклятому народом царю!»

«Гапон каким-то чудом остался жив, — писал поздно вечером 9 января Горький, — лежит у меня и спит. Он теперь говорит, что царя больше нет, нет Бога и Церкви…»

История как фарс

Работа совершилась воистину адова. По данным полиции, погибло 120 человек, около 300 ранено. Либералы называли цифру в несколько тысяч пострадавших…

Совершилось то, что хотели революционеры. Люди шли к Зимнему дворцу настроенные верноподданнически. Среди возвращавшихся в царя не верил никто. Началась революция 1905 года.

Гапона же ждала насыщенная эмигрантская одиссея, во время которой он стал членом ряда русских революционных партий, в Женеве произвел глубокое впечатление на Ленина, в Лондоне снаряжал пароход с оружием для петербургских рабочих, в Париже стал завсегдатаем ресторанов и варьете, пока после амнистии октября 1905 года не вернулся на родину.

Все, уже бывшее прежде, повторилось в виде фарса. Восстановив контакт с эсерами, Гапон одновременно поступил на службу в полицию и обещал выдать ей главных боевиков. Узнав об этом, Рутенберг заманил Гапона на дачу в Озерках и там убил его.

Фигура священника Гапона во многом символична. Это как бы вообще русский человек прошлого столетия, который от веры во Христа, через религию всеобщего братства и взаимопомощи (черты которой есть и в толстовстве, и в социализме, и в коммунизме), когда человек фактически заменяет собою Евангельского Христа, переходит к крайней степени гордыни, к богоборчеству и атеизму и в конце концов гибнет, запутавшись в плену своих страстей и недобрых, лихих людей. В этом – вся наша история XX века.