Мои новомученики

Рассказы бабушки Наталии Ивановны

Судьба каждого человека, его семьи, его рода всегда связана с историей страны, так или иначе вовлечена в нее. Записанные Мариной Завгородней воспоминания ее бабушки о трагических событиях 1920–1930-х годов – еще одно тому подтверждение: «обычная» жизнь тверской семьи оказалась сопряжена с подвигом мучеников за веру: игумена Феодорита (Григорьева) – духовника Александро-Свирского монастыря, архимандрита Досифея (Нилова) – настоятеля Александро-Ошевенского монастыря до его закрытия большевиками, старца Сергия (Сребрянского) – духовника Марфо-Мариинской обители в Москве…

Я гощу у бабушки Наталии Ивановны.

Мы сидим на кухне и пьем чай. Напротив, почти на уровне глаз, висит Казанская икона Божией Матери.

– Этой иконой твою маму игумен Феодорит благословил. Он нам за отца был. Наш отец Петр рано умер. Не выдержал.

– Чего не выдержал, бабушка?

– Его несколько раз арестовывать приходили. Сотрудники НКВД с семьями между нами потом поселились и сейчас еще живут. Слышишь, радио на всю деревню орет? Это соседка наша Параскева так развлекается. Старуха уже, а всё с биноклем сидит целыми днями на чердаке своего дома.

Со столба из динамика, что под окнами нашего дома, на всю мощь доносилась песня:

Хмуриться не надо, Лада,
Для меня твой смех – награда,
Лада!
Даже если станешь бабушкой,
Все равно ты будешь ладушкой,
Для меня ты будешь ладушкой,
Лада!..

– Это ее любимая. Целыми днями одну пластинку крутит. Веселится. Дочь свою Ладу в город жить отправила.

Бабушка не выдержала пыток динамиком:

– Ладно им теперь живется нашими-то трудами. Детей в город отправили жить на наши деньги. Ладно им живется на наших-то слезах. Мужчин наших уничтожили, а нас оставили на них рабами работать.

– Кто были наши мужчины?

Наши мужчины

Иеромонах Досифей. 1915 г. Последний настоятель Александро-Ошевенского монастыря (1915 –1925 гг.)

– Семья в Санкт-Петербурге жила. Отец твоего деда еще молодым умер. Их воспитывал родной брат отца. Он был монах, и большого чина. Семинарию и духовную академию закончил в Петербурге. Там он и служил. Его первого в революцию забрали. Потом его родного брата за него расстреляли, а семью в лагеря отправили. Сына Федора после лагерей в 1937 году здесь, в селе Толмачи, расстреляли. Другой сын, Петр, в лагере долго сидел. После войны он собственный дом в Волховстрое построил, там и жил со своей семьей.

– Бабушка, а сколько у деда родных братьев и сестер?

– Первая и старшая у них монахиня Сергия. Затем воин Сергий и дед.

– А как же Иван Петрович? Он им кто?

– Ах да, Иван…

Бабушка надолго замолкает.

– Бабушка, как они здесь оказались?

– Поначалу здесь глушь была, вот они и приехали сюда скрываться. В Петрограде был голод и тиф. Воевали они в Белой армии в 1920-х годах. Сергий обер-офицером был, Егор еще только учился. Армия Юденича в плен сдалась. Командиров их расстреляли, других в концлагеря отправили, а у младших офицеров и рядовых сняли погоны и распустили армию. Вот так они здесь и оказались. Это отца Феодорита родина. Он служил в Петербурге монахом на подворье Александро-Свирского монастыря со своим родственником отцом Досифеем , тот настоятелем был. Здесь сумели документы нашей семье купить.

И семья духовника семьи, отца Сергия (Сребрянского) , недалеко отсюда жила. Когда отца Сергия из лагерей отпускали, он в село Владычня возвращался жить. Мы только к нему ходили, больше никуда. До него всей семьей они в Спасо-Елеазаровский монастырь ездили, там их духовник был. Когда у нас Аня родилась, мы ее несколько лет не крестили, всё ждали отца Сергия. Во время войны в 1942 году он приехал в Толмачи, там мы твою маму в церкви и окрестили. Когда он умер в 1948 году, мы больше на исповедь здесь ни к кому не ходили. Я раз в год далеко в монастырь езжу, там готовлюсь к исповеди и причащаюсь.

Здесь в деревне отец Петр Введенский был им всем вместо отца родного. Чтобы семью спасти, брат Сергий женился на простой крестьянской девушке из соседней деревни Ломовое. Так у нас появились «Ломовские сродники». Дети у него родились. Документы ему «купили», и он уехал в город жить, там призвали его в Красную армию, потом его отправили учиться на повышение квалификации на красного командира в Саратов.

После учебы стал Сергий большим военным чином, полковником и комендантом города Калинина. Отец Петр как увидит, что к ним из НКВД с обыском идут, быстро портрет его – красного командира – со стенки снимет и встречает у порога. Уходили. Так было несколько раз. В последний раз отец Петр сказал: «В следующий раз меня арестуют».

Больше его сердце переживаний и ответственности за семью не выдержало, он умер.

Потом отец Феодорит домой вернулся. Но он недолго в Толмачах служил, его в 1937 году расстреляли в калининской тюрьме. Когда его забирали, то Федора – двоюродного брата Егора – у стен Богоявленской церкви расстреляли.

Потом началась война с финнами, брат Сергий уже был под подозрением, его отправили на войну, в штрафной батальон определили. Сняли погоны и как рядового в первый ряд поставили, без оружия. Кто его убил – финны или сзади солдаты НКВД, – Господь знает. Жене пришла бумага, что он пропал без вести. Ее вызывали к начальству, пригрозили жизнью ее детей. Грозили ей, чтобы больше не расспрашивала и не узнавала о муже. Уехала она и перестала общаться с нами, боялась.

Марина, ты всегда поминай воина Сергия. Много они с твоим дедом Егором претерпели в этой жизни. Егор своего старшего брата Сергия очень сильно любил, но больше всего они оба любили свою сестру Анну – игумению Сергию, за нее они готовы были умереть. Одни они жили, без родителей рано остались.

Вот где наши мужчины.

– Бабушка, расскажи про игумению.

Игумения Сергия

– Анна – старшая сестра, первенец. По обету родители отдали ее на служение Богу. Сначала она была монахиня Вышневолоцкого Казанского женского монастыря. Постригли ее в честь преподобного Сергия Радонежского – монахиня Сергия. После 1918 года и закрытия монастыря назначена была первой игуменией Спасо-Елеазаровского женского монастыря. После закрытия монастыря в 1926 или 1927 году отправили ее этапом в Саратов и дальше, срок у нее был 10 лет лагерей. Ее могли расстрелять, но братья выкупили ее за хлеб и муку от расстрела. Это были голодные годы. Егор тогда был бригадир совхоза «Сосновский», муку в Саратов мешками возил к брату Сергию. Его брат в тот год учился в Саратове на повышении квалификации на красного командира. Сергий выкупил ее по «своим каналам» от расстрела. Потом она долго сидела в лагере.

После освобождения приехала к нам в деревню со справкой без права проживания в больших населенных пунктах. Первое время она проживала у нас в семье. Братья построили ей маленький домик на краю нашей деревни. Она монахиня, игумения – с мирскими ей жить не положено. На конце деревни нашей был целый монастырь, так как были построены домики и для других спасшихся после репрессий монашествующих сестер. Думали, что глушь у нас, лес сразу за домами начинается. Братья «выкупили» документы для сестры. Иван был председателем, он помог, а мы денег дали. С этими документами она могла уехать.

Двоюродный брат Петр был в Свирьлаге. Началась война – и заключенным разрешили воевать. Они «Дорогу жизни» охраняли. Воевал он геройски, ему после войны документы выдали. Поселился он на станции, построил свой дом на два хозяина, другую половину с отдельным входом игумении Сергии отдал. Там, недалеко от дома, она служила регентом в церкви, которая не закрывалась.

Раз в год, в отпуск, она приезжала к нам летом на Петровки повидаться. Мы к ней ездили на Покров. Она целый год занималась рукоделием, стегала лоскутные одеяла, на вырученные деньги к нам приезжала и одаривала наших детей, всем поровну деньгами.

Семья никогда ее одну не оставляла. Всегда к ней ездили, сначала в Вышний Волочок, в монастырь. Когда он закрылся, то ездили в Елеазарово – в Псковский монастырь, где она была игуменией, затем – в тюрьму и лагерь. Ездили мы к ней и в Волховстрой, ходили в тот храм, где она Богу пела. Она была настоящей монахиней. А ее духовники стали духовниками всей нашей семьи.

Похоронена она за алтарем храма, в котором служила регентом и пела на клиросе. В эту церковь она перед смертью передала священнику свой игуменский посох и игуменский крест.

Икона «Казанская»

– Сентябрь 1937 год. Я тогда была беременна твоей мамой, когда приехали к Егору Петровичу из села Толмачи от отца Феодорита.

(Бабушка Наталия всегда своего мужа уважительно по имени и отчеству называла.)

Передали ему срочно приехать на лошади с телегой. Дед немедленно поехал.

«Егор, я вызвал тебя проститься. Ты мой самый любимый. Завтра утром меня арестуют. Мы прощаемся с тобой в этом мире навсегда. Меня расстреляют. Вот, всё ценное даю тебе на сохранение и благословение. Я уложил всё в двойном глиняном дне этого большого самовара для рабочих. Там мои наградные кресты, документы, большой водосвятный серебряный крест, немного червонцев…

Егор, никому не доверяй! Ты очень простой. С домашними тоже будь осторожней, не доверяй им и ничего не рассказывай. Ночью один всё закопай.

Казанская икона Божией Матери – мое благословение твоему ребенку. Я не увижу на земле твоего первенца…»

Много он деду говорил тогда. Но он мне только это рассказал – да и то когда расстроился, что не уберег, не выполнил наставление отца Феодорита.

Вернулся Егор Петрович поздно. Не рассказывает мне, где был. Ночью, слышу, не спит, ворочается. Оделся и ушел куда-то. Вернулся спустя какое-то время. Опять не спит, переживает.

Спрашиваю его: «Что с тобой, Егор Петрович, что не спишь?» – «Наташа, что я наделал! Меня предупреждал не доверять домашним. А я позвал дядю Федора на помощь. Самому надо было всё сделать, Наташа! Что я наделал!..» – «Ничего не понимаю, Егор. Ты толком-то расскажи».

Но он быстро оделся и ушел. Скоро вернулся домой. Лица на нем нет, весь белый как снег. Знобит его.

«Обманул, выкопал». – «Что происходит, Егор Петрович?» – «Доверился. Дядя Федор обманул. Больше некому. Я его и позвал для того, чтобы не выследили меня. Посчитал, что вдвоем безопаснее будет. Отец Феодорит ведь предупреждал меня». – «Да о чем ты, Егор?»

И дед мне рассказал о встрече и о личных вещах, отданных на благословение. Когда он возвращался домой, то видел сотрудников НКВД в оцеплении и по дорогам. Его остановили: «Что везешь?»

«А откуда еду, не спрашивают меня, Наташа, уже всё знают. Я им подарки предлагаю. Они смеются: “И так всё возьмем”. Меня обыскали и телегу со всех сторон, и даже дно проверили. Самовар смотрели. “Зачем тебе такой большой?” – “Сейчас уборка – в поле для рабочих”. Забрали они у меня всё, что понравилось, и отпустили. Обрадовался, что икона – благословение для ребенка (а она в серебряном окладе) – у меня осталась. Она на груди у меня была спрятана. Самовар оставили. Обыскивал меня знакомый. Он понял, что беременной жене икону везу, промолчал. Не выдал меня. Всё самое дорогое у меня осталось. На другие вещи я и не смотрел, пусть берут. Еду радуюсь, песни пою. Только вижу: оцепление по всем дорогам. Но больше меня не проверяют. Уже знают, что обыскивали, всё забрали, нечего с меня взять.

Вот я и пригласил дядю Федора мне помочь. Когда я буду самовар прятать, наблюдал, чтобы не выследили меня. Как стемнело, я далеко от дома не пошел, сразу за ручьем в лесочке закопал. Всё, Наташа, вырыто. Не уберег. Предупреждал меня он, что простой я. Просил никому не доверять…»

Егору было очень плохо. Он чувствовал за собой вину.

Отец Феодорит еще Егору пророчествовал. Да только Егор Петрович мне больше ничего не рассказал, как я ни просила его. Если бы он не был так расстроен, то и этого бы не узнала от него никогда.

Сначала мы на дядю грешили, что это он выкопал наше благословение. Но потом всё поняли, когда открылось, что в деревне новые жители – сотрудники НКВД с семьями. Выследили Егора. Он и сам говорил, что нехорошо ему было, как будто кто-то наблюдает. Дядя всё-таки проглядел. Хорошо, что в живых тогда Егора оставили.

Осталась у нас только эта Казанская икона Божией Матери.

– Бабушка, ты отдай мне ее.

– Благословляю после моей смерти забрать.

Брат Федор

– Сотрудники НКВД сидели в засаде всю ночь, а пришли забирать отца Феодорита во время службы, когда он Литургию служил.

Они ворвались в храм во время службы. Староста не пускал их в алтарь – они его вывели, поставили к стене церкви и расстреляли

Старостой Богоявленской церкви в Толмачах был Федор, брат Егора. Они ворвались в храм во время службы. Федор не пускал их в алтарь. Старосту вывели, поставили к стене церкви и расстреляли.

Ужас и страх напал на всех жителей села Толмачи. Они попрятались и потом еще долго не выходили из своих домов. Тишина стояла звенящая. Даже собаки не лаяли. Пустынные улицы. Жена его Анастасия ездила туда, но ей не отдали тело мужа. Поставили часового, чтобы не дать его похоронить. Тогда сообщили нашим монашествующим сестрам, они пришли из монастыря на третьи сутки ночью. Не обращая на охрану внимания, взяли тело брата, обмыли его и похоронили. Их как будто никто и не видел.

После ареста отца Феодорита за старшего в семье остался дядя Феодор. Он был грубый – детей у него своих не было.

У меня большой живот, семь месяцев, а он меня отправил на ручей тяжелые половики к празднику стирать. Я там с ними надорвалась. На обратном пути несу их, а они мокрые еще тяжелее стали. И на «Казанскую», 4 ноября, твою маму семимесячную родила. Долго я потом болела. На Аню и глядеть не могла. Всё спала. Хорошо, что она спокойным ребенком родилась. Придет ко мне Параскева, жена отца Петра, с сестрами меня и Аню посмотреть, а ребенка и нет.

«Куда дела?» – «Не знаю. Кто взял?» – спрашиваю. Ищут, ищут. Найдут под кроватью. Ребенок упал между стеной и кроватью, лежит на полу и молчит. Меня ругают. А я в горячке лежу.

Когда я забеременела вторым, то Егор Петрович ушел из большого дома жить в маленький домик. Чтобы меня никто не обижал и тяжелую работу не заставляли беременную делать. Так мы поселились в этом доме. Я радовалась, что отдельно теперь живем.

Анастасия

– Я всегда считала, что у меня очень тяжелая жизнь. Всё Богу плакалась. Как-то пошла я на наш ручей белье полоскать. В тот год трава высокая стояла. Подошла я к ручью, а там наша сноха Анастасия – жена брата Федора, церковного старосты, которого убили. Он сюда после тюрьмы к нам приехал, там он вместе с архиепископом Фаддеем Тверским сидел. Тот его благословил иконой «Распятие с предстоящими».

Анастасия не услышала, что кто-то пришел. Слышу: с кем-то разговаривает – а никого нет. Прислушалась я, а она с Богом говорит. Сначала она плакала сильно, все беды Господу рассказала. А потом благодарила Его за радости. Мне стало стыдно, что я себя несчастной считала. Моя жизнь по сравнению с ее просто райской оказалась.

Для Анастасии самое страшное в жизни началось после убийства мужа. Такое пережить с малолетними детьми! А потом ее жизнь еще горше стала. Одни издевательства над ней начались. Да самый тяжелый труд в колхозе ей распределяли. Следили за ней, чтобы к ней никто не подходил и не разговаривал, даже родственники. И все боялись. Жена врага народа. Десятилетиями она молчала. Я всё думала: как она может это выдержать, ни с кем не общаться? И вот я услышала, что она всё Господу говорит. Мне тогда жутко стало от ее разговора с Богом. Я долго еще потом себя самой счастливейшей из людей считала. А что мои беды? Так – маленькие они! У меня сестры родные есть, мама. У нее никого кроме Бога.

Над ее детьми в школе издевались учителя. А самые жестокие – это дети. Каждый день ее детей выстраивали перед всей школой на линейке и показывали на них: дети врага народа. Самое страшное для матери – это смотреть, как издеваются над твоими детьми, мучают их. Как они выстояли? Только с Богом можно это всё выдержать.

Так Анастасия прожила десятки лет в одиночестве с клеймом жены врага народа. Без мужа и родни.

Вся жизнь ее прошла в непосильном труде, лишениях и терпении.

Василий Федорович Введенский

– Вскоре началась война. Василия, ее старшего сына 1922 года рождения, призвали в 1941 году. Он сразу пропал, еще из призывного пункта села Толмачи. В лагерь его отправили. Там его замучили или убили через два года.

Анастасия о его судьбе не знала до 1956 года. Она его разыскивала, писала запросы. Ждала. О здравии поминала.

Когда пришла официальная бумага, что он пропал без вести в 1943 году, она всё и поняла. Убили его. Воевать не допустили как сына врага народа.

Анастасия вскоре и умерла, больше некого ей ждать стало.

13 ноября 1937 года. Страшный груз

Ночь. Холодно. Промозглая погода. На улице идет снег с дождем. По реке бесшумно плыла лодка, она тихо ударилась кормой о берег. В ней копошились люди в брезентовых плащах. На дне лодки, укрытый брезентом, лежал страшный груз. Люди бесшумно вытянули лодку на берег и темными силуэтами растворились в ночи.

Третий час ночи. Дом священника церкви «Неопалимая Купина», который служил на священническом кладбище города Твери. Священник никак не может уснуть. Он лежит и тихонько молится. За окном завывает скорбно ветер, ему чудятся какие-то тени. Послышался тихий стук в дверь. Он прислушался, перекрестился. Нет, это ему не почудилось. Придется открыть. Кого это Бог послал? Он медленно встает с теплой постели, одевается и, кряхтя, шагает к двери.

«Кто там?» – «Свои. Отец, открой». – «Свои по ночам и в такую погоду не ходят».

Он открывает дверь, и его тут же отбросило обратно в дом холодом непогоды: на улице подмораживает. Люди зловещими силуэтами входят к нему в дом. Это сотрудники НКВД. Священник отпрянул.

«Отец, не бойся. Господь посреди нас!» – «Откуда вы?» – «С того берега, на лодке сюда переправились. Мы из калининской тюрьмы, мучеников за Христа привезли. Принимай, отец. Их недавно, в первом часу ночи, расстреляли. Они все священники Новокарельского района . Среди них большой чин, игумен. Приказ нам их на дачу везти, известью засыпать, чтобы и мощей от них не осталось. Добивались от них, чтобы оговорили владыку Фаддея Тверского и себя».

Священник задумался ненадолго, куда их похоронить. «В могилы тела прикопать нельзя. Увидят, что много их. Да и подмораживает. Несите в церковь, под полом алтаря прикопаем».

Уже светало. Прощались со священником.

Священник благословлял и долго еще крестил их вслед.

Марина Завгородняя

19 июня 2017 г.