«Прошу тебя верить в крепкую мою любовь к тебе».

XX век – время общественных пертурбаций и потрясений – революция 1917 года в России, Вторая мировая война, сексуальная революция 60-х годов на Западе… В результате прервались традиции, последствия чего мы пожинали в 90-е годы. Было понятно, как не надо, но непонятно, как надо. Поэтому мы с радостью публикуем письма священномученика Михаила Чельцова к его жене. Они полны тепла и нежности и дают нам образ счастливой семьи и любви в семье. Благодарим за предоставленные письма Алексея Мастеркова, правнука отца Михаила, и его жену Анну, набравшую их.

Семейная история

Семейное предание говорит, что отец Михаил очень любил матушку Анну. Он женился далеко не юным. По окончании Рязанской семинарии и Казанской духовной академии служил преподавателем Калужской духовной семинарии, после – миссионером в Петербургской епархии. В 1902 году он поехал гостить в родительский дом и встретил Аню Агламазову, подругу своей сестры Александры. Девушки вместе учились в епархиальном училище. Анна была дочкой священника и думала о монашеском постриге. Встреча с обаятельным Мишей изменила ее решение. Родители благословили брак. Ему было 32, ей – 28 лет. Начались счастливые годы семьи Чельцовых. С 1903 по 1917 г. у них родились семеро детей (Павел, Анна, Александра, Василий, Мария, Семен, Георгий). Вот выдержки из писем, написанных о. Михаилом в заточении, вполне раскрывающие отношение о Михаила к матушке.

24 августа 1922 года

Поджидал тебя, дорогая моя страдалица, вчера, но совершенно не беспокоился, не увидев тебя. Думаю, что не неприятное для тебя не привело тебя ко мне. Живем пока, благодаря Господу, тихо и спокойно. В камере остались только мы, «смертники», 6 человек. И мы ждем не иначе, завтра перемещения в другую камеру. Где будем совершенно свободны в пределах тюрьмы, как преподаватели. Преподавание начнется, вероятно, с понедельника, 11 сентября. Я взял русский язык в классе Б. Если ребятам не нужна грамматика или другая какая-нибудь, перешли ее мне. В понедельник был у нас Жижиленко и уверил, на основании самых достоверных источников, что в амнистии будет введена особая статья специально для нас, освобождающая. Это ему говорил некто Рязанов, который будет составлять самое положение об амнистиях. Мысли почти исключительно устремляются к тебе и детям. Уж очень тебе тяжело живется-то, сколько хлопот и забот. Ради Господа, не раздражайся, особенно на старших дочерей. Что поделаешь: им жизнь через мою тюрьму очень уж не улыбается и они раздражаются. Тяжело будет вам с огородами. Я бы думал попросить Головина (крестьянин, содержащий ферму на территории института Гражданских инженеров. — А. М.) перевезти овощи на лошади. Как сильно хочется быть дома. Еще раз прошу тебя верить в крепкую и всеутверждающую мою любовь к тебе. Бог даст, будем здоровы и поживем еще. Храни вас всех Бог. До свидания. Искренне Вас любящий.

26 августа

Поздравляю тебя, моя дорогая, с 20-летним юбилеем нашей семейной жизни. Мы сегодня после утренней молитвы отслужили благодарственный Господу Богу молебен по этому поводу. Тем более, у другого соузника сегодня 10-летний семейный юбилей, а у двух других жены именинницы, так я оказался с настоящим праздником. А как ты? У меня все мысли и молитвы о том, чтобы ты была здорова. Твердо помни, что без меня, при подрастающих теперь детях, ваша жизнь может еще строиться, а без матери, без ее сердечности и общительности обычно повсюду, а также и в нашей семье, жизнь сильно нарушается от отсутствия матери. Поэтому ради моего спокойствия и благополучия детей внимательно и заботливо относись к своему здоровью, береги себя и не утруждай, а тем более не унывай. Мы с тобой люди верующие, а потому всю свою заботу возложим на Господа. Он помогал и поможет в будущем. Итак – 20 лет супружества. Много пережито, и все-таки я искренно и сердечно благодарю Господа, как бы ни посмотрели мы, счастливых и радостных дней было очень немало, и есть за что вспомянуть дни отошедшие. Я, по крайней мере, доволен за день моей свадьбы и за подругу жизни. С сегодняшнего дня начинаю заниматься в школе и библиотеке. Есть в ней отдел по сельскому хозяйству. Пусть Паша напишет, какие книжки ему нужны, которые он ищет.

29 августа, 11 утра

Очень хочется писать тебе, моя дорогая, за невозможностью говорить с тобой устно. Меня очень сильно занимает мысль о том, как вы живете и чувствуете без меня, привыкли ли вы к своему сиротству, кто у вас является теперь руководителем и хозяином в доме: ты ли или кто из старших? Очень волнует предположение, что тебе живется и чувствуется, при некотором стремлении старших к самостоятельности, тяжело и нервно. Они нас с тобой очень любят, но только как-то внешне они грубоваты и как бы нечувствительны, отчего получается раздражительность взаимная. О мире и спокойствии среди вас больше всего молю Господа, а тебе искренно и усиленно прошу поменьше обращать внимание на их грубоватые выходки. Насколько я знаю их, по крайней мере, старших двух, дурного в их крови и привычках, в склонности и помыслах нет ничего, потому и волноваться из опасения за их поведение, кажется, нам с тобой не стоит. Еще волнует меня и боязнь за ваше питание: не скудно ли у вас за столом, не больших ли хлопот и унижений стоит тебе питание всех нас? Пожалуйста, на оба эти вопроса ответь мне письмом и откровенно. Моя внешняя жизнь тебе известна, она протекает однообразно изо дня в день. Внутренняя душевная заполняется думами о семье, о нуждах и духовных ее невзгодах. Я сравнил свое положение с вашим, особенно с твоим: я всем обеспечен — тебе приходится о всем хлопотать; я никаких нужд не ведаю — ты завертелась совсем; я могу в молитве и беседе с подобными мне себя успокоить — тебе и этого трудно получить… Но что поделать: с моими невзгодами приходится тебе мириться. Да поможет тебе Господь. Верую, что Он нас с тобой не оставит, но поможет и спасет. Храни вас всех Бог. Крепко целую.

Ваш.

1 сентября 1922 года. Четверг. 1 час дня

Каждый день, дорогая моя, несет пеструю путаницу впечатлений и известий. Весь интерес их сосредотачивается около волнений церковных и вопроса о продолжительности нашего сидения в тюрьме. Церковные дела как будто все более и более запутываются. Появляются все новые партии и разделения. И кому это на пользу? Все, кажется, сильнее проявляется вражда народная к «Живой церкви» и к ее архиереям. Но не охладит ли она наших православных? Не отгонит ли она их сначала от того или иного Храма, а потом вообще от Церкви? Идут уже в католичество иные, идут, вероятно, некоторые в сектантство. Умножится ли Православие? Тяжело за Церковь Божию и еще больнее, что вся эта разруха основывается не на идейности, а на самолюбии поповском: всем хочется быть высоким и первым. В сидении тюремном большое разнообразие вносится занятием с заключенными русской грамматикой. Каждое утро отдается этому делу. Поражался молодостью преступников, это все люди 17-25 лет, сидящие почти все за воровство, и с кем бы из них ни стал говорить, все отрицают свою вину; все мы, оказывается, сидим невиновные, вот нам и верь. Но с другой стороны — все сильно скучают по родным и по дому. Видно, плоть требует своего — близкого, милого. И мне начинает думаться, что любить близких по плоти до забвения Бога, — конечно забвения не полного и постоянного, — не грешно, — во всяком случае Господь этого не накажет. Ведь родное по плоти — это же своя плоть, а любить себя Господь не только не запретил, но и повелел… Даже сидя в Особом Ярусе в ожидании смерти, никак не только я, но все мы не могли отрешиться от дум — самых горячих, самых милых и приятных, о семье своей. И думалось из области не только воспоминаний, но и представляешь лица милых, что они в те или иные часы делают и т. п. И в этих думах забываешься и успокаиваешься, на душе становится веселее и отраднее. А если из души отходит уныние и тоска, то разве это не доброе в жизни души? Не ближе ли она в эти минуты Богу? С этой точки зрения, смотря на свидания с тобой, я ценю их не только потому, что поговоришь с тобой, передашь свое, узнаешь ваше, но главным образом потому, что как-то душой отдохнешь, вздохнешь легче, тюремную скуку отгонишь, отрешишься от мирских гаданий, предположений, слухов, ожиданий. Не важно говорить, важно здесь посидеть, хотя бы и молча. Так-то, дорогая моя! Дай Господи вам дома всего доброго и радостного. Храни вас Бог! Ваш, а больше твой.

12 сентября 1922. Среда, 6 ч. вечера

Ты хочешь, дорогая моя, чтобы я тебе писал дважды в неделю, а я не знаю, что и писать тебе. Наша жизнь уж очень однообразна и скучна во внешних событиях: если что и случается здесь, то имеет интерес очень узкотюремный, мелко эгоистичный. За последнее время почти совсем прекратился приток сведений из города — с воли почти не получаем никаких сведений и о Живой Церкви. Внутренняя ли наша жизнь вся наполняется чувствами перемежающихся радостей и уныния: услышишь доброе об амнистии и возрадуешься; передадут печальное, и унынием сердце обольется. Больше последних, приходится волноваться. Как-то совершенно не верится и не ожидается, чтобы нас амнистировали. Уж больно мы с точки зрения большевиков большие преступники. В последнее время они все больше хотят подчеркнуть, что для них все наши церковные дела безразличны. Но, однако, Введенского все-таки поддерживают и слушают. Вот тут и не знаешь, где лучше: в тюрьме или на свободе. Пожалуй, выйдешь да опять попадешь. От таких дум и не радостно на душе. Не за себя печалишься: нам здесь как в хорошем клубе или богадельне: беспечно и обжорно живется. А вам-то с детьми каково мучиться и терзаться без меня, который не только не помогает семье, но и с семьи еще и тянет.

13 сентября 1922

Дорогая моя! На твое печалование во вчерашнем письме отвечаю свежей бодрой надеждой на Божие неоставление и уверенностью, что мы с тобой не только увидимся, но еще и поживем вместе. Во всяком случае 5 лет тюрьмы не продлятся; а если придется пробыть год-другой, то ведь это не так уж долго. Но Бог помилует, и пораньше из тюрьмы выйдем. Здоровье мое пока очень недурно. Значит, и тебе нужно заботиться о своем. И если мы будем заботиться оба о своем здоровье, то вынесем и тюремную беду и, Бог даст, поживем еще и поработаем для Господа Бога, а может, и старость свою проведем спокойно. Так-то, моя дорогая, не будем лишь унывать, уныние не от Бога, а здоровье все оно крушит, лета жизни сокращает и от Бога удаляет. Пока и за это Его нужно благодарить, что имеем возможность видеться довольно часто. Одно лишь плохо, это то, что тебе тяжело, беспокойно и работно приходится. Да! эти годы будут тяжелы, пока старшие не встанут на ноги. На соборение не прожить. Но и тут вся надежда на Бога: не даст умереть с голода, а к разносолам мы с тобой не привыкли, да и ребят не приучили. Из Васина (сын, третий ребенок) письма вижу, что и в Москве есть люди, которые помнят меня и могут помочь в этом Божьем попущении. Ты напиши поскорее Тасе (невеста старшего сына Павла) письмо с приглашением приезжать в Питер и жить у нас. Помни о деньгах и не бери бумажки образца 1922 года. Крепко целую. Ваш…

18 сентября 1922

В эти минувшие дни, дорогая ты моя, чувствовалось как-то душевно не по себе. Скука, не скука, а какая-то раздражительность на всех и на все, и это без всякой внешней и внутренней причины. Внешне жизнь протекает обычным тюремным порядком без всяких неприятностей и приятностей, и слухов особенных не было. И внутри в душе ничто не беспокоило. Значит, в душе бывают какие-то бессознательные воспоминания из прожитого тяжелого, что и омрачает наш дух. Здесь в тюрьме свободные часы проводят главным образом в воспоминании прошедшего процесса и всего предыдущего и последующего ему. А тут веселия очень мало: присоединяется, по крайней мере, у меня обида на тех, из-за которых мне приходится сидеть в тюрьме. И случается вследствие этого раздражение. О нас получены из Москвы определенные вести — об амнистировании нас, перед которым будут нам предложены вопросы о нашем отношении к Живой Церкви. Но, как и что отвечать об этом, надо подумать и подумать. Надо будет безобидно сочетать веление совести и пастырского долга и [с] голосом плоти с любовью к семье. Ставишь вопрос: зачем выходить из тюрьмы, Богу ли и прихожанам послужить или только детям помочь и снять с тебя тяжесть семейных хлопот. Скажи и ты мне, что должно победить?!

20 сентября 1922

Пишу тебе, дорогая моя, в уверенности, что завтра, в четверг, я не буду иметь свидания с тобой, ни с кем из своих. Сегодня наше начальство никому не давало свиданий, будучи раздраженным какими-то личными служебными неудачами, и всем говоря, что свидания можно получить только однажды в тюрьме. Вообще какие-то передряги волнуют наших «исправителей», и мы, естественно, должны отдуваться. Но Бог даст, как-нибудь на будущей неделе все устроится и войдет в свою колею. Вчера пришлось ознакомиться с проектом амнистии, по ней мы подлежим большим льготам, скорее всего, полному освобождению. Дай-то Господи. У нас, конечно, повысилось настроение. Но сейчас же становится вопрос: выйдя на волю, куда должны мы свои головы приклонить, какое служебное пастырство понести, или стать от всего в стороне и не пастырствовать. Тяжело, очень тяжело в тюрьме, но на воле буду ли я чем полезен семье?

22 сентября 1922

Пятница. 10 ч. утра. От всей души искренно и нераздельно тебя одну любящий, поздравляю с Днем Ангела! Дай Бог, чтобы Он сохранил тебя бодрой, веселой и мирной на многие еще годы. Ты, конечно, сама хорошо знаешь, как нужна твоя жизнь не только детям, но и всем нам и особенно мне. Поэтому ты внимательно должна относиться не только к своему духовному благополучию, но и к телесному здоровью. Я не могу себе представить, что может быть всем нам, как мы будем себя чувствовать и жить, если вдруг Господь накажет нас отнятием тебя от нас. Как, следовательно, горячо и неустанно мы должны молиться с тобой о тебе. Дай Господь тебе многие и многие лета! Я в тюрьме все более и более становлюсь суеверным и боюсь, что Господь не случайно меня на день 9 сентября отдаляет от тебя. Так было в 1918, 1919 и 1922 годах я этот день провожу вдали от тебя, вне семьи, в тюрьме? Почему Господу не угодно меня иметь празднующим этот день рядом с тобой? Испытание это или наказание? К утверждению это нашей дальнейшей семейной спайки или приучение к состоянию тебя остаться вообще без меня? Дай, Господи, чтобы это было первое. Мне тяжело, очень тяжело было в те ужасные 40 дней предсмертного ожидания, подумать, что я больше не увижу Вас телесными очами. Слишком плотски я связан с Вами. Не грех ли это? Не духом ли больше нужно жить и не о духовном ли помышлять. Но, твори Господи волю Твою, буди милостию Своею с нами — рабами Твоими, яко же уповахом на Тя, да не постыдимся. Будем Ему молиться, предоставив себя на милосердие Его к нам, стареющим, но еще плотски тесно связанным друг с другом, и к нашим детям, в нас еще сильно нуждающимся. Храни Вас всех Господь. Крепко целую. Ваш…

Источник: predanie.ru