Серафимова смена
Господь возложил на блаженных стариц дивеевских Пелагею, Параскеву и Марию один из тяжелейших подвигов – подвиг юродства, а преподобный Серафим, по велению Богородицы, поручил им молитвенно хранить обитель. На этом поприще три блаженные жены подвизались, сменяя друг друга, на протяжении целого столетия.
Христа ради юродство – подвиг особый. На него Господь призывает людей незаурядной духовной силы – настоящих гигантов духа.
Будущей женской лавре необходимо было надежное духовное ограждение. Сначала монастырь охраняла молитва самого преподобного, а по его кончине эта миссия перешла на трех блаженных стариц.
«Я – Серафимова»
Пелагея Дивеевская
Первой была Пелагея Ивановна Серебренникова, которую впоследствии стали называть вторым Серафимом.
Задолго до своего преставления батюшка Серафим позаботился о преемнике-молитвеннике. Господь привел такого человека прямо к нему. Это была молодая женщина весьма тяжелой судьбы, которую все считали «дурочкой». Однако преподобный прозрел в ее юродстве настоящее стремление к Богу и раскрыл ей смысл ее жизненного пути.
Пелагея Ивановна родилась в купеческой семье в 1809 году и рано осталась без отца. Мать вышла замуж вторично, и отчим падчерицу невзлюбил. Мы не знаем, в силу ли подросткового протеста или по некоему откровению Божию, но девочка стала вести себя странно. Как только представилась возможность, ее постарались сбыть с рук и выдали замуж (в 1828 году).
Вскоре после брака Пелагея Ивановна поехала с мужем и матерью в Саровскую пустынь. Преподобный Серафим ласково принял их и, благословив мать и мужа, отпустил их в гостиницу, а Пелагею Ивановну ввел в свою келью и долго-долго беседовал с ней. О чем был разговор, – осталось тайной. Между тем муж, ожидавший в гостинице, понимая, что им пора ехать домой, а жены все нет и нет, потерял терпение и, рассерженный, пошел вместе с матерью разыскивать ее. Подойдя к Серафимовой келье, они увидели, что старец, выводя Пелагею Ивановну из кельи за руку, до земли поклонился ей и сказал: «Иди, матушка, иди, не медля, в мою-то обитель, побереги моих сирот-то; многие тобою спасутся, и будешь ты свет миру. Ах, и позабыл было, – прибавил батюшка, – вот четки-то тебе, возьми ты, матушка, возьми».
Отец Серафим сказал: «Эта женщина будет великим светильником!»
Когда Пелагея Ивановна удалилась, отец Серафим обратился к свидетелям события и сказал: «Эта женщина будет великим светильником!» Муж Пелагеи, услыхав столь странные речи старца, да вдобавок еще видя четки в руках жены, обратился к теще с насмешкой: «Хорош же Серафим! Вот так святой человек, нечего сказать! И где эта прозорливость его? И в уме ли он? На что это похоже? Девка она, что ль, что в Дивеево-то ее посылает, да и четки дал?»
Вид Саровской пустыни с северной стороны. Литография 1876 года
Тайная продолжительная духовная беседа с дивным старцем оказала решительное влияние на дальнейшую жизнь блаженной Пелагеи. Вскоре подружилась она в Арзамасе с одной купчихой по имени Прасковья Ивановна, тоже подвизавшейся в подвиге юродства Христа ради, и под ее руководством научилась непрерывной молитве Иисусовой, которая начала в ней благодатно действовать и сделалась постоянным ее занятием на всю жизнь.
Пелагея Ивановна проводила в молитве целые ночи. Одна старушка, бывшая ее сверстницей и подругой в молодых летах, рассказывала, что в ночное, от всех сокрытое время блаженная почти всю ночь, стоя на коленях лицом к востоку, молилась в холодной стеклянной галерее, пристроенной к дому. И это хорошо было известно старушке, потому что жила она напротив Серебренниковых. «Ну, и судите сами, – прибавляла она в простоте сердца, – весело ли было ее мужу? Понятно, не нравилось. Эх, да что говорить? Я ведь хорошо знаю весь путь-то ее; великая она была – раба Божия».
С молитвенными подвигами Пелагея вскоре стала соединять подвиг юродства, с каждым днем как будто все больше теряя рассудок. Бывало, наденет на себя самое дорогое платье, шаль, а голову обернет грязной тряпкой и пойдет так или в церковь, или на гулянье, где собирается побольше народу, чтобы ее все видели, осуждали, высмеивали, оскорбляли. Это искренне радовало ее душу, презревшую все блага мира сего.
Вид Дивеевского монастыря с левой стороны. Фотография конца XIX века
Для Пелагеи Ивановны теперь имела смысл только та цель, которую указал ей преподобный Серафим, и она шла к ней. Отсюда ее безразличное отношение к детям, мужу и родным. Да и людьми-то они, по большому счету, были чужими. Но, конечно, боль в душе оставалась. Однако чем больше она юродствовала, тем сильнее возмущался муж: бил ее, даже посадил на цепь и, в конце концов, выгнал из дома. Она вернулась к родным, но и там жизнь ее складывалась не легче, ведь Пелагея продолжала юродствовать.
Мать Пелагеи Ивановны решила отправить дочь с богомольцами по святым местам в надежде на исцеление. Прежде всего «дурочку» повели в Задонск к святителю Тихону, затем – в Воронеж к святителю Митрофану. Прибыв в Воронеж, арзамасские богомольцы пошли с Пелагеей к преосвященному Антонию, известному в то время святостью жизни и даром прозорливости.
Владыка Антоний ласково принял Пелагею Ивановну с богомолками, благословил всех, а блаженной сказал: «А ты, раба Божия, останься». Три часа беседовали они наедине. Спутницы Пелагеи разобиделись, что преосвященный занялся «дурочкой», а не ими. Прозорливый владыка угадал их мысли и, провожая Пелагею Ивановну, заметил: «Ну, уже ничего не могу говорить тебе более. Если Серафим начал твой путь, то он же и докончит». Затем, обратившись к ее спутницам, гордившимся, что они в состоянии сделать ему пожертвование, произнес: «Не земного богатства ищу я, а душевного». И всех отпустил с миром.
Наконец, увидев, что и святые угодники «не помогают» Пелагее Ивановне, и услышав, что преосвященный Антоний упомянул о старце Серафиме, измученная мать блаженной решилась еще раз съездить в Саровскую пустынь. Она жаловалась отцу Серафиму: «Вот, батюшка, дочь-то моя, с которой мы были у тебя, замужняя-то, с ума сошла; то и то делает; и ничем не унимается; куда-куда мы ни возили ее, совсем отбилась от рук, так что на цепь посадили». «Как это можно?! — воскликнул старец. — Как это могли вы?! Пустите, пустите, пусть она на воле ходит, а не то — будете вы страшно Господом наказаны за нее, оставьте, не трогайте ее, оставьте!» Напуганная мать стала было оправдываться: «Ведь у нас вон девчонки, замуж тоже хотят; ну, зазорно им с дурою-то. Ведь и ничем-то ее не уломаешь, не слушает. А больно сильна, без цепи-то держать, с нею и не сладишь. Возьмет это, да с цепью-то по всему городу и бегает, срам, да и только».
Невольно рассмеялся батюшка Серафим, услышав, по-видимому, справедливые и резонные оправдания матери, и сказал: «На такой путь Господь и не призывает малосильных, матушка; избирает на такой подвиг мужественных и сильных телом и духом. А на цепи не держите ее и не могите, а не то Господь грозно за нее с вас взыщет».
Ночами Пелагея молилась под открытым небом, со многими воздыханиями и слезами
Благодаря словам старца домашние несколько улучшили жизнь Пелагеи Ивановны: не держали более на цепи и дозволяли выходить из дома. Получив свободу, она почти все время проводила на паперти церкви. Здесь видели, как она ночами молилась под открытым небом, с воздетыми горе руками, со многими воздыханиями и слезами, а днем юродствовала, бегала по улицам, безобразно кричала и всячески безумствовала, покрытая лохмотьями, голодная и холодная. Так провела она четыре года до переезда в Дивеевский монастырь.
Преподобный Серафим Саровский
В 1837 году Пелагея, наконец, оказалась в Дивееве. И зажила «безумная Палага», как называли ее в обители, но отнюдь не радостной жизнью. Приставили к ней сначала молодую, но до крайности суровую и бойкую девушку Матрену Васильевну, впоследствии монахиню Макрину, известную своей строгостью и суровостью. Она так била блаженную, что смотреть нельзя было без жалости. А Пелагея Ивановна не только не жаловалась, но радовалась такой жизни.
Она словно специально вызывала всех в общине на оскорбления и побои по отношению к себе, ибо по-прежнему бушевала, бегала по монастырю, бросая камни, била стекла в кельях, колотилась головой и руками о стены монастырских построек. В келье своей бывала редко, большую часть дня проводила на монастырском дворе, сидя или в яме, выкопанной ею и наполненной навозом, который она всегда носила в пазухе платья, или же в сторожке в углу, где и занималась Иисусовой молитвой.
И летом и зимой блаженная ходила босиком. Нарочно становилась на гвозди, прокалывая ноги насквозь, всячески старалась истязать свое тело. В трапезную монастырскую не ходила никогда, питалась только хлебом и водой, да и того порой не было. Случалось, вечером проголодается и идет просить хлеба по кельям именно тех сестер, которые не были расположены к ней. Вместо хлеба они давали ей толчки и пинки и выгоняли вон. Пелагея возвращалась домой, а тут Матрена Васильевна встречала ее побоями.
Только после смерти настоятельницы Ксении Михайловны блаженной дали (не сразу) другую послушницу, с которой она прожила 45 лет. Тут уж послушнице с Пелагеей Ивановной было нелегко – девушка, видимо, была чистоплотной, а матушка Пелагея постоянно носила в келью камни и всякий мусор.
Она почти не спала, разве немного задремлет сидя, а ночью уйдет и стоит где-нибудь в обители, невзирая на дождь и стужу. При этом больна никогда не бывала. Ногтей Пелагия Ивановна не обрезала и не ходила в баню. Однажды ночью, года за три до смерти, она упала в огороде во время снежного бурана, примерзла к земле и девять часов провела на холоде в одном сарафане и рубашке.
В Дивееве к Пелагее стал стекаться народ разных званий и сословий, все спешили увидеть блаженную и услышать от нее мудрое слово назидания, утешения, совета духовного или обличения и укора, смотря каждый по своей потребе. И она, обладая даром прозорливости, говорила всякому, что для него было нужно и спасительно.
Этой посетительницей оказалась преемница блаженной Пелагеи – Паша Саровская
Однажды к ней пришла высокая худая женщина, подвизавшаяся в землянке в саровском лесу. Она была босая, в мужской монашеской рубашке (свитке), расстегнутой на груди, с обнаженными руками, с серьезным выражением лица. Наверное, у подвижницы возникли какие-то духовные проблемы. Она молча села возле Пелагеи Ивановны. Долго смотрела на нее блаженная Пелагея и, выражая всю любовь свою к дивеевским «сиротам», сказала: «Да! Вот тебе-то хорошо, нет заботы, как у меня: вон детей-то сколько!» Встала отшельница, низко поклонилась Пелагее и ушла, не проронив ни слова. В сущности, ответ Пелагеи Ивановны на молчаливый вопрос был прост: «Это у тебя цветочки, вот у меня – ягодки». Гостья выказала понятливость, потому что обе были одного духа. Этой посетительницей оказалась преемница блаженной Пелагеи – Паша Саровская.
Пелагея Ивановна как молнией освещала свой путь, когда при разных обстоятельствах жизни твердила: «Я – Серафимова», «Серафим меня испортил», «Старичок-то (Серафим) ближе к нам». До конца своих дней она неусыпно бодрствовала над Дивеевской обителью. Все яснее проявлялось в ней верное и точное исполнение просьбы великого старца: «Поди, поди в Дивеево, побереги моих сирот». И она берегла и сберегла их для вечности. Бережет и теперь – своей молитвой и ходатайством пред Богом.
Блаженная Пелагея прожила в Дивееве 47 лет и 30 января 1884 года отошла ко Господу. Ей было 75 лет. Отпевание состоялось на девятый день при громадном стечении народа. Похоронили Пелагию Ивановну на монастырском кладбище у алтаря Троицкого собора.
Монастырская «маменька»
Параскева Дивеевская
Судьба блаженной Параскевы Дивеевской складывалась еще более трагично, чем у ее предшественницы. Происходила Прасковья Ивановна (в миру Ирина) из крепостных крестьян. Ее выдали замуж в 17 лет против воли, но мужа она полюбила, жили они дружно, однако детей Господь не дал. Прасковья оказалась примерной женой и хозяйкой, и семья мужа полюбила ее за кроткий нрав, трудолюбие, усердную молитву дома и в храме. Она избегала гостей и общества, не выходила на деревенские игры.
Овдовев, Прасковья Ивановна продолжила трудиться у господ кухаркой, служа им верой и правдой. Однажды ее несправедливо обвинили в краже, за что она претерпела немало издевательств. Позже Прасковья была оправдана, но убежала от хозяев в Киев на богомолье. Обстановка и дух киевских Печор и, видимо, беседы с кем-то из старцев помогли ей обрести цель в жизни. Она вернулась к господам, но ненадолго, а вскоре стала юродствовать.
Пять лет Прасковья вела себя как помешанная, бродила по селу, служа посмешищем не только для детей, но и для всех крестьян, а затем пропала. Она выработала привычку жить под открытым небом в любое время года, голодать, терпеть лютые морозы.
Неизвестно, где она жила до переселения в саровский лес, возможно, сразу удалилась туда из господской деревни. Несомненно одно – в Киеве блаженная приняла тайный постриг с именем Параскевы и с этого момента стала называть себя Пашей.
В саровском лесу Паша пребывала, по свидетельству монашествующих в пустыни, около 30 лет в пещере, которую сама вырыла. Говорят, у нее было несколько пещер в разных местах обширного непроходимого леса, переполненного хищными зверями и медведями. За время долгого подвижничества и постничества она стала похожа на преподобную Марию Египетскую: худая, почерневшая от солнца.
Временами подвижница ходила в Саров и Дивеево, ее часто видели на саровской мельнице, где она работала на живущих там иноков. Однажды Пашу избили до полусмерти бандиты, хотевшие ее ограбить, и с тех пор здоровье блаженной было сильно подорвано: головные боли и опухоль под ложечкой мучили ее постоянно.. После побоев и под старость она начала набирать вес.
В Дивеевской обители Паша появилась при следующих обстоятельствах. Как-то во время обедни Ксения Кузьминична, старица прежних, серафимовских, времен, осталась одна с блаженной Пелагеей Ивановной и, сидя на лавке у окна, тихонько расчесывала ей волосы, пока Пелагея спала. Вдруг блаженная вскочила, точно кто-то ее разбудил, бросилась к окну, открыла его и, высунувшись наполовину, стала глядеть вдаль и кому-то грозить. Старица Ксения подошла к окну и увидела, как отворилась обительская калитка (что у Казанской церкви), вошла Паша Саровская с узелком за плечами и направилась прямо к Пелагее Ивановне, что-то бормоча про себя.
Подойдя ближе и заметив, что блаженная Пелагея ей что-то говорит, Паша остановилась и спросила: «Что, матушка, или нейти?» «Нет», — ответила Пелагея Ивановна. «Стало быть, рано еще? Не время?» «Да», — подтвердила Пелагея. Низко поклонилась ей Паша и тотчас, не заходя в монастырь, молча ушла обратно через калитку. После этого года полтора она в обители не появлялась.
Келейница Пелагеи Ивановны рассказывала, что лет за шесть до преставления блаженной Пелагеи пришла опять Паша в Дивеево, с детской куклой. Еще немного погодя и со многими куклами. Нянчится, бывало, с ними, ухаживает, называя детьми. И стала Паша по нескольку недель, а потом уже и месяцев, проживать в монастыре. За год до смерти Пелагеи Ивановны почти весь год прожила в Дивеево, а после ее кончины осталась насовсем.
«Нет сомнений, блаженная Пелагея поставила на свое место Прасковью Ивановну с той же целью, что и батюшка Серафим в свое время послал ее саму в Дивеево, – писал митрополит Серафим (Чичагов). – Их назначение в обители – спасать души монашествующих от натисков врага человечества, от искушений и страстей, им ведомых, по прозорливости. Если дивная и блаженная раба Божия Прасковья Семеновна (Милюкова) называла Пелагею Ивановну вторым Серафимом, то мы не ошибемся, если скажем, что за вторым стал в Дивееве и третий, по духу и страданиям, испытавший в течение 30 лет пустынножительство в саровском лесу, строжайшее постничество, наконец, телесные истязания в миру, как и Пелагея Ивановна, и избиение, как отец Серафим, врагом, который вооружил против нее разбойников».
Уже живя в Дивееве, поздней осенью 1884 года Паша проходила мимо ограды кладбищенской церкви Преображения Господня и, ударив палкой о столб ограды, сказала: «Вот как этот столб-то повалю, так и пойдут умирать – только поспевай могилы копать!» Слова эти вскоре сбылись: как «повалился» столп – блаженная Пелагея, – так за нею преставился священник Феликсов, а потом столько монахинь, что сорокоусты не прекращались целый год. Случалось, по двое за раз отпевали.
Паша блаженная поселилась временно в клиросном корпусе у Татьяны Никифоровны Сахаровой, хотя прежде всегда отказывалась, когда ее звали к себе сестры. Через неделю после смерти Пелагеи Ивановны она стала роптать, что ей холодно спать у двери, у порога, где для нее нашлось единственное свободное место. Игумения Мария распорядилась переместить клиросных, дабы дать ей собственную маленькую келью. Келью убрали, оклеили, устроили: поставили постель, комодик, стол и сундук. Повесили иконы, лампаду, подарили подушку, одеяло, самовар, чашку, чай, сахар и все необходимое. Паша еще на крыльце встретила посланных с вещами келейниц: «Милости просим!» Уж так она была рада, когда ей устроили келью: стала весело распевать и восторгаться, что теперь у нее «свой чуланчик».
Блаженная Паша Саровская за трапезой. Фото нач. XX в.
Митрополит Серафим, составляя свою летопись, лично познакомился с блаженной и был под большим впечатлением от ее личности: «Типичная наружность ее бывает весьма разнохарактерна, смотря по настроению внутреннего духа, то чрезмерно строгая, сердитая и грозная, то ласковая и добрая, то горько-горько грустная. Но от доброго взгляда ее каждый человек приходит в невыразимый восторг. Детские добрые, светлые, глубокие и ясные глаза ее поражают настолько, что исчезает всякое сомнение в ее чистоте, праведности и высоком подвиге. Они свидетельствуют, что все эти странности ее, иносказательный разговор, строгие выговоры и выходки — лишь наружная оболочка, преднамеренно скрывающая величайшее смирение, кротость, любовь и сострадание. Тому, кто испытает ее взор на себе, так и хочется броситься, обнять и расцеловать ее».
«Облекаясь в сарафаны, она, как превратившаяся в незлобивое дитя, любит яркие, красные цвета и иногда надевает на себя несколько сарафанов сразу, — как, например, когда встречает почетных гостей или в предзнаменование радости и веселия для входящего к ней лица. На голове носит старушечий чепец и крестьянский платок. Летом ходит в одной рубахе. Чрезвычайно чистоплотная, порядочная, любит, чтобы в келье было опрятно».
После смерти блаженной Пелагеи Паша Саровская периодически меняла места жительства, и ее келья часто пустовала. Обстановка кельи была несравненно лучше, чем у Пелагеи Ивановны, сидевшей на полу у печки между тремя дверьми. Деревянная, прочная кровать Паши с громадными подушками редко занималась ею, а больше на ней покоились куклы. Да и некогда ей было лежать, так как ночи напролет она молилась перед большими иконами в кивотах. Изнемогая под утро, ложилась и дремала, но чуть брезжил рассвет, уже мылась, прибиралась или выходила на прогулку для молитвы.
От живущих с ней и от тех, у кого она ночевала иногда в клиросном корпусе по старой привычке, блаженная требовала, чтобы в полночь вставали помолиться, и если кто не исполнял этого монашеского правила, то она начинала так сильно шуметь, воевать и браниться, что поневоле все поднимались ее унимать. Строго следила Паша также, чтобы сестры ежедневно ходили на службы. Если она оставалась в келье, то, выпив чаю после обедни, садилась за работу: вязала чулки или делала пряжу. Это занятие сопровождалось Иисусовой молитвой. Пашина пряжа так ценилась в обители, что из нее плели пояски и четки. В иносказательном разговоре блаженная называла вязанием чулок упражнение в непрестанной Иисусовой молитве.
Так, однажды приезжий подошел к ней с мыслью, не переселиться ли ему поближе к дивному Дивееву, и она сказала ему в ответ: «Ну, что ж? Приезжай к нам в Саров, будем вместе грузди собирать и чулки вязать!» – то есть класть земные поклоны и учиться молитве Иисусовой.
Привычка Паши жить на природе, в лесу, заставляла ее летом и весной удаляться в поле, в рощи и там проводить в молитве и созерцании по нескольку дней. Молилась она своими словами, но некоторые молитвы знала и наизусть. Богородицу называла «Маменькой за стеклышком». Иногда останавливалась как вкопанная перед иконой или становилась на колени, где придется – в поле, в горнице, посреди улицы – и усердно, со слезами молилась.
Не забывала блаженная и отдаленные от монастыря послушания, познавая по прозорливости духовные потребности монашествующих, живущих на большой дороге, в соблазне. Она стремилась туда – бороться с врагом и для наставления сестер. И везде ее принимали с радостью, с особой любовью и упрашивали пожить у них подольше.
Стремление постоянно менять место подвигов было особенностью жизненного пути Паши Саровской. Еще когда игумения сама и через других предлагала ей поселиться в обители, блаженная всегда отвечала: «Нет, никак нельзя мне, уж путь такой, я должна всегда переходить с места на место!» Поэтому даже на пороге старости она все странствовала из кельи в келью, от монастыря в дальнее послушание или в Саров, на прежние свои излюбленные места. Этим немало смущались живущие с ней монахини, которые по величайшей любви к ней скучали, тосковали в дни ее отсутствия и еле справлялись с многочисленным народом, приходящим к старице за советом и наставлением.
Во время странствий Паша носила с собой палочку, которую называла тросточкой, узелок с вещами, серп на плече и несколько кукол за пазухой. Серп имел важное духовное значение: блаженная постоянно жала им траву и под видом работы клала поклоны Христу и Богоматери.
Если к ней приходили гости, особенно из дворян и почетных людей, с которыми она не считала себя достойной сидеть рядом, то старица распоряжалась угощением, чаем, а сама, поклонившись посетителям в ноги, шла жать траву – то есть молиться за этих людей. Сжатую траву она ценила, никогда не оставляла в поле или во дворе монастыря, а относила на конный двор. В предзнаменование неприятностей жала лопух и подавала гостям колючие шишки.
Как и большинство юродивых, Паша Саровская предпочитала иносказания. О происхождении ее кукол жившая с покойной Пелагеей Ивановной Анна Герасимовна сообщала: «Она ими занимается с усердием и немало предсказывает приходящим к ней, примерно показывая на куклах. Блаженная Паша моет их, кормит, укладывает на постель, а сама ложится на край кровати. Нельзя, по-видимому, ничем так утешить Параскеву Ивановну, как подарить ей куклу. И куклы ее замечательные! Например, одной из них она отмыла всю голову, и как только приходит время кому-нибудь умереть в монастыре, Паша вынимает ее, убирает и укладывает. Между куклами есть и любимые, и нелюбимые, что выражается ее ласками, играми с ними и прочим. У Паши любимое занятие, по старой привычке, — полоть огород и поливать, но теперь она соединяет это с непрестанной Иисусовой молитвой, произнося ее с выдергиванием каждой травки. Когда она говорит: «Уж я полола, поливала, везде полола!» — это означает, что Паша повествует о своих молитвах за того, о ком говорят. «Никто не полет, никто не поливает, все я одна работаю!» — жалуется она иногда, объясняя, что не может одна за всех успевать молиться, должны обратиться и к другим. Вообще, блаженная Паша постоянно занята, всегда в работе и сильно ворчит на молодых, если они проводят время праздно».
Блаженная молилась перед портретом Государя, предвидя его мученическую кончину
В 1903 году, во время прославления преподобного Серафима, Параскеву Ивановну посетили Августейшие особы – император Николай II с императрицей Александрой Федоровной. Им предрекла Паша (тоже иносказательно) скорое рождение долгожданного наследника, а также гибель самодержавия и царской династии, разгром Церкви и море крови. После этого Государь не раз обращался к старице, посылая к ней великих князей за советом. Незадолго до смерти Параскева Ивановна часто молилась перед портретом государя, предвидя его скорую мученическую кончину.
Умирала Паша блаженная долго и тяжело. Кому-то из сестер было открыто, что предсмертными страданиями она выкупала из ада души своих духовных чад. С.А. Нилус так описывает последнюю встречу с ней летом 1915 года: «Когда мы вошли в комнату, и я увидал ее, то, прежде всего был поражен произошедшей во всей ее внешности переменой. Это уже не была прежняя Параскева Ивановна, это была ее тень, выходец с того света. Совершенно осунувшееся, когда-то полное, а теперь худое лицо, впалые щеки, огромные, широко раскрытые, нездешние глаза, вылитые глаза равноапостольного князя Владимира в васнецовском изображении Киево-Владимирского собора».
Схимонахиня Параскева почила 5 октября (22 сентября ст.ст.) 1915 года в возрасте около 120 лет. Как и блаженную Пелагею, ее похоронили у алтаря Троицкого собора.
«Четвертый Серафим»
Паша Саровская была очень любима дивеевскими сестрами, она была для них заботливой «маменькой», поэтому, когда в монастырь подоспела молодая смена в лице блаженной старицы Марии Ивановны (Фединой), ее поначалу некоторые приняли в штыки.
Мария Дивеевская
Мария Ивановна духовно окормлялась у блаженной Паши, к которой приходила за наставлениями. Сама Параскева Ивановна, предчувствуя кончину, говорила близким: «Я еще сижу за станом, а другая уже снует, она еще ходит, а потом сядет». Благословив Марию остаться в обители, Паша сказала: «Только в мое кресло не садись» (в итоге в ее келье Мария Ивановна прожила всего два года).
В самый день смерти блаженной Пашеньки вышло у Марии Ивановны небольшое искушение. Раздосадованные ее странностями, монахини выгнали Марию из монастыря, не велев вовсе сюда являться, а иначе они прибегнут к помощи полиции. Ничего на это не сказала юродивая, повернулась и ушла.
Перед внесением в церковь гроба с телом блаженной Паши в обитель приехал крестьянин и сказал: «Какую рабу Божию прогнали вы из монастыря?! Она мне сейчас всю мою жизнь сказала и все мои грехи. Скорее верните ее, иначе потеряете навсегда!» За Марией Ивановной тотчас отправили посыльных. Она не заставила себя ждать и вернулась в монастырь…
Судьба «четвертого Серафима», как называли блаженную Марию Дивеевскую, была нелегкой. С детства она любила уединение и молитву. Когда отроковице было 13 лет, с разницей в год она потеряла обоих родителей. Осиротев, Мария скиталась между Дивеевом и Саровом. Отправившись с соседками на богомолье в Саров, домой уже не вернулась, много странствовала по святым местам, терпела лишения. В любую погоду ходила в лаптях, часто рваных. Говорили, что до прихода в Дивеево она 40 лет прожила под мостом в непрестанной молитве. Наконец, по благословению блаженной Параскевы, Мария осела в монастыре.
Когда ее приняли в обитель, «блаженная вошла и, оборотясь к старшей ризничей монахине Зиновии, сказала: «Ты меня, смотри, так же положи, вот как Пашу». Та рассердилась, как она смеет себя сравнивать со старицей, и дерзко ее осадила, на что Мария Ивановна только смиренно промолчала.
Сначала она жила у монахини Марии, а затем игумения Александра дала ей отдельную келью, в которой блаженная прожила почти восемь лет. Комната была холодная и сырая, особенно пол; здесь Мария окончательно лишилась ног и приобрела сильнейший ревматизм во всем теле. Однако никогда не слышали от нее ни жалобы, ни уныния, ни раздражения или сетования на несправедливость. И Сам Господь за богоугодную жизнь, величайшее смирение и терпение прославил ее среди людей.
Матушка Мария бушевала и кричала: «Царевен штыками!»
Монахини рассказывали, что в ночь с 4 на 5 июля 1918 года, ночь мученической кончины царской семьи, матушка Мария бушевала и кричала: «Царевен штыками! Проклятые жиды!» Неистовствовала страшно, и только позже все поняли, о чем она говорила.
Истинная подвижница и богоугодный человек, Мария Ивановна была наделена даром исцеления и прозорливости. В годы тяжелых для России революционных испытаний увеличился поток нуждающихся в наставлении и молитвенной помощи. Пророчества и предсказания старицы помогли многим избежать опасности или гибели, найти верный путь в непростых обстоятельствах.
Блаженная Мария говорила быстро и много, иногда стихами. Временами громко ругалась, особенно после 1917 года, да так сильно, что монахини, дабы не слышать, выходили на улицу. Келейница схимонахини Параскевы Дуня как-то спросила ее: «Мария Ивановна, почему ты ругаешься? Маменька так не ругалась». «Хорошо ей было блажить при Николае, а поблажи-ка при советской власти» – отвечала старица. Но потом выяснилось, что в тех местах, где она ругалась, поселились люди, которые сквернословили.
Матушка Мария предсказала закрытие Дивеева в 1927 году и возрождение через много десятилетий. Кто-то сказал ей: «Ты все говоришь, Мария Ивановна, монастырь! Не будет монастыря! «Будет! Будет! Будет!» — возражала блаженная, стуча при этом изо всех сил по столу. Она всегда по нему так стучала, что разбивала руку, и ей подкладывали подушку, чтоб смягчить удар.
Всем сестрам она назначала послушания в будущей обители: кому сено сгребать, кому Канавку чистить, а Соне Булгаковой никогда ничего не говорила. И та однажды спросила: «А я доживу до монастыря?» «Доживешь», — тихо ответила матушка и крепко сжала ей руку, до боли придавив к столу.
Народ вереницей шел к ней за утешением, и когда посетителей стало слишком много, игумения перевела Марию Ивановну в домик Паши Саровской, который стоял у ворот монастыря. Советские власти, видя большое стечение верующих, воздвигли на старицу гонения. В итоге ее перевели в отдельную комнату при богадельне, где она и прожила до закрытия обители.
Мария Ивановна много страдала от хворей, фактически стала лежачей. Не всегда за ней ухаживали усердно, поэтому появлялись пролежни. Собственно, подвигом блаженной Марии в Дивееве было, в первую очередь, благодушное перенесение тяжелейшей болезни и часто небрежного ухода.
Перед смертью близким ей сестрам она предсказала, сколько по ней прочитают кафизм до 40-го дня. Все это исполнилось в точности. А Соне Булгаковой заметила во время последнего ее посещения старицы в октябре 1930 года: «А ты обо мне ни одной кафизмы не прочитаешь». Соня, действительно, ничего не прочитала и вспомнила об этом только на 40-й день.
Скончалась блаженная Мария 8 сентября 1931 года в Череватово, где она жила после разгона монастыря. Похоронили ее на сельском кладбище.
Вместе с батюшкой Серафимом блаженные матушки молитвенно охраняют Дивеево
Все три блаженные Христа ради старицы дивеевские причислены к лику местночтимых святых в 2004 году, в дни празднования 250-летия преподобного Серафима. Общецерковное прославление состоялось в следующем, 2005 году. Их святые мощи пребывают в Казанском соборе. Сестры монастыря верят, что вместе с батюшкой Серафимом блаженные матушки будут молитвенно охранять Дивеево до Страшного Суда.
Блажени есте, егда поносят вам, и изжденут, и рекут всяк зол глагол на вы, лжуще мене ради. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех.(Мф. 5,11)
13 января 2017 г.