Из воспоминаний о дорогом батюшке

Вечер 31 декабря 1939 г.

Сегодня ровно год, как я видела дорогого батюшку в благодатном свете. Он тогда уже был нездоров, но ходил и ездил в церковь. Накануне дня Обрезания Господня сам не служил, а читал на клиросе и пел, так как почти все сестры певчие были больны. Батюшка пел вдохновенно, сердца молящихся согревались от его пения, было легко молиться, но сердце у меня болело и было тревожно на душе. После Великого Славословия батюшка сказал, что поедет домой. К калитке нас провожали Анастасия Николаевна и Вера Степановна Мешковская¹. Когда мы отъехали от калитки, я увидела сильный свет, как электрический, который блеснул из-за батюшкиной спины. Я подумала, что это Анастасия Николаевна светит нам своим фонариком, и удивлялась, зачем она это делает, когда и так видно. Батюшка сидел молча, немного согнувшись от усталости. Я держала рукав его рясы, так как ветер был в лицо, и я боялась, чтобы батюшку через рукав не продуло. У поворота дороги я повернула голову, чтобы увидеть, откуда свет. Обернувшись, я ничего не увидела: свет пропал, а Анастасии Николаевны и Веры Степановны уже не было у калитки. Когда я приняла прежнее положение, свет опять появился за батюшкиной спиной и падал вдоль саней и дороги с батюшкиной стороны и захватывал даже Черного². Он был какой-то голубой и поразительно мягкий и приятный. Я осторожно, чтобы не беспокоить батюшку, опять обернулась, и опять ничего не увидела. Так было до трех-четырех раз: свет пропадал, когда я смотрела назад, и потом опять появлялся. Тогда я поняла, что это благодатный свет. Душу охватила какая-то тишина, ехали молча. Вера Ярошук тоже сидела тихо на козлах и даже не покрикивала на Черного, который бежал ровно, не замедляя хода. Когда въехали на гумнище, свет исчез. Мою душу охватила какая-то тревога, что что-то случится. Когда я пришла к батюшке в большую комнату, я рассказала, что видела благодатный свет. Батюшка сказал: «Вот как хорошо, нам сопутствовал столп света, как Израилю, а может, это был и Ангел-Хранитель. А как же я ничего не видал, хотя помню, что, отъезжая от калитки, увидел блеснувший яркий свет, но я подумал, что это Анастасия Николаевна светит». На другой день я спросила Веру, заметила ли она что-нибудь, когда мы возвращались из церкви. Вера сказала: «Да, видала свет, и он исчез, когда въехали на гумнище, мое сердце затревожилось, почему он пропал у нас на дворе».

1 января³ батюшка сам служил литургию, но был слаб и Евангелие читал сидя. Вечером он опять пел на клиросе, но так пел, что кто слышал, не забудет никогда это пение. Мое сердце словно обливалось кровью, я не думала о смерти батюшки, но в сердце кто-то стучал и говорил, что «ты последний раз слышишь батюшкин голос», и слезы набегали все время. Несмотря на горечь, в сердце чувствовалась какая-то сладость и покорность воле Божией. Возвратясь из церкви, у себя в домике батюшка меня спросил: «Ну, как я сегодня пел?» Я ответила: «Украшали весь хор». Он сказал: «Ах, как ты меня обрадовала, так сказав». Я с грустью сказала: «А мое сердце кровью истекло от этого пения», — и дальше я ничего не могла сказать, чтобы не заплакать. Батюшка улыбнулся, посмотрел на меня и спросил: «А как ты думаешь, что лучше: петь и славить Бога и умереть или не петь и все равно умереть?» — «Конечно, петь и умереть», — ответила я. На другой день, 2 января, в день св. Серафима Саровского, батюшка служил у себя в молельной. По окончании литургии уже с трудом, с помощью Веры Степановны, разоблачился, а вечером слег, чтобы больше уже не встать.

Кто знал батюшку, тот не может отрицать, что и наружность у него была исключительная. Я не встречала человека с такой наружностью и, верно, больше не встречу. Вся его внешность была одухотворенная и отражала святость. Но святость была не только на лице и во всем его образе, но отражалась даже на одежде. Особенно ярко это было видно в храме, когда он совершал богослужение. В молитве весь вид батюшки был неземной, и облик его был как бы прозрачный и воздушный. Когда он «уходил» в молитву, его изможденное подвигами и болезнями тело и лицо делались особенно красивыми, и невольно хотелось тогда преклонить колено пред таким великим пастырем и носителем истины и ига Христова. Нельзя было глаз оторвать от него, а душа тянулась куда-то ввысь, и чувствовалось, что батюшка силой отрывал молящихся от земли и приближал их души к Богу. Каждое слово его молитвы западало в душу и стучало в сердце как живое, пробуждая в нем покаяние, страх или радость, мир и др. чувства. Душа получала то, что кому было нужно. Батюшка так молился, и чувствовалось, что он говорит с Богом и Господь его слышит. Но и в обыденной жизни его наружность обращала на себя внимание. Я сама тому свидетельница, что когда он ходил по улицам города, прохожие останавливались, глядя на него, и часто я слышала, как спрашивали друг у друга: «Откуда этот священник?» Неоднократно, когда батюшка заходил в магазин за покупками, продавец или продавщица заглядывались на него, забывая о своих обязанностях, и, когда батюшка с улыбкой спрашивал, в чем дело, почему они на него так смотрят, они откровенно говорили, что редко увидишь такое лицо и что смотреть на него можно без конца, особенно в глаза. Батюшка, как всегда, пользовался этим моментом, когда через него Господь действовал на сердца и души людей, начинал говорить о Христе, вечной жизни и о душе. И что это было за слово! Оно жгло сердца и восхищало ум! Ему было все равно, кто его слушает: еврей ли, католик или православный. Он пользовался той минутой, когда душа человека принимала слово Божие. И как часто приходилось видеть, когда слушатели утирали слезы, которые появлялись при первых словах батюшки. Такая сила любви была в них, что еврейки, чуждые учению Христа, плакали, слыша о Нем, и надо было видеть их лица: на них отражалась новая жизнь, еще совершенно им неведомая. Недаром одна еврейка, которая писала батюшке, прося об исцелении ее от болезни, называла его, что он для них «новый рай». Многие находили, что батюшка наружностью очень похож на Иисуса Христа, и этого отрицать нельзя. Батюшка мне сам рассказывал, что когда он жил со своим семейством в Петрограде (года я не помню), то однажды, когда ехал в трамвае, к нему подошел какой-то иностранец и предложил полное содержание его семье и воспитание детям, какое он захочет, и самому ему большое жалование, лишь бы он согласился ехать с ним, кажется, в Африку. Он объяснил батюшке, что у них есть там музей личностей исторических, библейских и новозаветных. Они не могут найти человека, похожего наружностью на Иисуса Христа, и, увидя батюшку, он был так поражен таким сходством, что тут же и сделал предложение. Деньги предлагал очень большие, но батюшка, конечно, отказался.

Я имела счастье жить неотлучно около батюшки восемнадцать лет и всегда поражалась богатством дара слова, мысли и глубины ее, красноречия, которыми он обладал. Всегда за все эти годы он говорил все новое и новое. Если тема была та же, то мысли были уже более глубокие. Батюшка приспосабливался к слушателям, которые никогда его не смущали. С простыми людьми говорил просто, а кто мог воспринять больше, с теми говорил иначе. Его беседы всегда были глубоки, интересны и захватывающи. При первых словах беседы завоевывал все внимание слушателей. Слог его был простой и для всех понятный. Слушая его благодатные слова, душа воспринимала их легко, чувствуя, что получает, что ей нужно, и что-то близкое и дорогое.

Часто приходилось ездить с батюшкой по приходам и часто слышать его проповеди и беседы с народом, и всегда все для меня было ново. Я помню одну речь, с которой батюшка обратился к пастырям. Говорил просто и держал себя скромно, все стояли, так как заговорил, когда встали от обеда. При первых словах все стихли, а потом вскоре послышалось всхлипывание — плакали матушки, которые были со своими мужьями. Тема была: жизнь для пастыря — Христос, и Он все для него. Впечатление было очень сильное, и батюшка сам, как всегда, по своему смирению не ожидал такого, и когда пастыри благодарили его, вид у батюшки был смущенный, а лицо и весь его вид дышали такой любовью и к Господу, и ближним, что невольно соединило всех присутствовавших как бы в одно целое. Я чувствовала, что душу охватывает какой-то восторг, люди так меняются от слов его.

Однажды я спросила: «Откуда это у Вас, батюшка, такое богатство?» Он только улыбнулся. Не мне это было спрашивать, я же знала, что Господь жил в батюшке и действовал чрез него. Ведь он всю свою жизнь отдал Ему и Им только жил! Что же удивительного в том, что батюшка имел и дар слова, и дар любви, и другие дары, и весь вид его походил на Христа. Живи Им, и будешь Его! Также он имел дар предвидения. В 1922 году я шла с батюшкой по городу Вильно, помню, это было около вокзала. Шел молча, опустив голову, я тоже молчала. Затем поднял голову и, обратившись ко мне, сказал: «Какой ужас, какие скорби, какое несчастье ждет Польшу!» Я спросила: «Почему Вы так говорите, батюшка?» Он сказал: «Я это вижу». — «Как же Вы это видите?» — спросила я с удивлением. «А вот смотрю на военных и вижу, что ждет Польшу». В эти годы Польша только возрождалась, и я подумала, что будет какая-то неудача, а потом и забыла эти слова, и только теперь, уже после батюшкиной смерти, когда разразилась эта ужасная война для Польши, я вспомнила слова дорогого батюшки, которые исполнились через 17 лет. И правда, какой ужас! За две недели перестало существовать целое государство! Какая скорбь и какой урок смирения для поляков.

Батюшка своим духовным взором видел за сотни верст не только самого человека, но и его состояние и потребность души. В 1921 году, когда батюшка еще не жил у нас, но только часто приезжал, не помню уже причины, но у меня было очень тяжелое состояние. С таким состоянием и тяжестью на душе я легла спать, но, конечно, спать не могла. Душа скорбела, что и батюшка далеко и не может мне помочь, т.к. он был послан на приход епископом Елевферием (Богоявленским). Я лежала с закрытыми глазами, но не спала. Вдруг вижу, надо мною наклоняется батюшка и смотрит мне в лицо. Он был в своей кожурке, лицо и глаза молитвенные. Я ясно чувствовала близость батюшки, и на меня пахнуло той благодатью, которую я всегда чувствовала в его присутствии. Я так обрадовалась, что чуть громко не вскрикнула. Когда открыла глаза, то никого не увидела, но почувствовала, что тяжесть вся пропала, на душе было легко и свободно. Посмотрела на часы: было два часа ночи. Я запомнила число и день, чтобы спросить батюшку, как это я его видела и что это такое было. Когда он вернулся с прихода и приехал к нам, то я его поблагодарила, что он мне помог. Батюшка улыбнулся и спросил: «А когда это было?» Я сказала день и час, и он ответил: «Да, это правда, я за тебя молился, т.к. меня побуждал к тому дух, зная твое состояние», — и взял свой дневник, где было отмечено это число, когда он молился за меня, два часа ночи, в дороге, он куда-то ехал.

Другой случай — это с письмом. Епископ Елевферий в Великом посту послал батюшку на приход в Бакшты. Это было в первый год моего знакомства с ним. Моя душа во многом не могла еще разобраться и находилась часто в трудных состояниях, из которых всегда выводил меня батюшка. Мне была тяжела разлука с ним на такое долгое время, и я решила ему написать, хотя и не была уверена, что мое письмо еще застанет его в Вильне. Батюшка мне сообщил, что я могу ему писать через мать Нину⁴, которая знала его адрес, и что она перешлет ему мои письма. Я написала письмо, прося ответа на вопросы, которые меня тревожили, и т.к. сама ехала с Марией Николаевной и Анастасией Николаевной в город, то и решила его передать матушке Нине лично, чтобы она его скорей переслала, если батюшка еще не уехал из города. По дороге мы ехали лошадьми, нас встретила наша прислуга Оля, которая возвращалась из города. Она нас остановила и передала мне письмо. Письмо было от батюшки. С какою радостью я его распечатала и с каким удивлением его прочла! В письме был ответ на все мои вопросы моего письма, которое еще лежало в моем кармане. Батюшка писал мне все, что мне было нужно, и невольно со слезами я читала это чудное письмо и благодарила Бога, что Он послал мне для спасения дорогого батюшку. Приехав в город, батюшку мы уже не застали. Письмо м. Нине я не передала, так как ответ уже был получен мною. Потом я не раз получала такие письма от батюшки. И это было не только со мной, но подобные случаи я слышала и от других лиц, которые имели общение с батюшкой.

Однажды, возвращаясь с батюшкой из церкви, я сказала: «Какой Вы, батюшка, счастливый, что Вы видите всю душу у человека и ничего не может от Вас скрыться». Батюшка задумчиво сказал: «Не говори так, это нелегко — видеть грехи и всю мерзость в человеке и относиться к нему по любви. Это очень тяжело, это крест, а не счастье иметь этот дар». И правда, все, кто ни обращался к нему, чувствовали от него такую силу любви, что батюшка делался самым близким для него человеком, и душа каждого раскрывалась легко и свободно. При первой встрече казалось, что батюшку уже знаешь давно и что это единственный человек, которому можно все сказать. Эта любовь открывала сердца людей, которые шли к нему за сотни верст, лишь бы только поисповедоваться. Однажды я спросила одного богомольца, почему он пришел из такой дали и так скоро уходит. Он мне просто ответил: «Я слышал, что есть такой священник, которому все можно сказать, и душа открывается, вот и пришел, чтобы только поисповедоваться, а то тяжело было, что всю жизнь не находил такого человека». А ведь ему было под семьдесят лет! И люди уходили от батюшки с радостною душою и с надеждой, что есть спасение и будущая жизнь. А какие приходили… Трудно передать словами ту поразительную перемену, которая происходила с человеком после исповеди или даже после разговора. Неверующий становился верующим, грешник менял резко свою жизнь и служил примером для других, пьющий бросал пить. Тот, кто был задиристый, — становился кротким, и эта перемена была такая резкая, что люди, которые не верили в силу Божию, распускали слух, что у батюшки есть какая-то сила — «некая магия» не то гипноз, что он так меняет людей и к себе притягивает. Люди не хотели видеть в нем силу Божию, которая действовала чрез него и приводила людей ко спасению. Грустно то, что не только необразованные принимали благодать Божию за «магию», но ведь и образованные и даже верующие не хотели разобраться и считали, что батюшка действует гипнозом, а не верой и силой Божией. Какой упадок веры в наше время! И недаром батюшка часто со скорбью говорил, что не хотят люди жить Христом, а живут своим богом — самостью, что вера гаснет и держится еще только в народе и то мало, и что людей ожидает гнев Божий. Спросила однажды батюшку: «Почему Вы, батюшка, так редко исцеляете, ведь Вы все можете выпросить у Бога?» — «Да, ты права, — ответил он, — все можно выпросить у Бога, и я чувствую, что Господь не откажет… Но разве можно теперешних больных исцелять? Для чего им нужно здоровье? Для своих страстей. Их исцелишь, а как они будут жить! Вот и можно только того исцелять, кто, получив здоровье, станет жить Господом, а не служить своим страстям. А исцелять всех, то только принесешь вред их душам, да и сам понесешь ответ перед Богом».

Божия благодать так сильно действовала на людей через батюшку, что даже сектанты не могли устоять и в своем слепом заблуждении считали батюшку то за св. Иоанну Предтечу, то за Бога Отца, и никто не мог их убедить, что это не так. Помню, пришла к нам группа сектантов. Самый главный из них пожелал поговорить с батюшкой. Батюшка его принял у себя в «большой» комнате. Я присутствовала при разговоре. Сектант начал первый говорить. Жалко было слушать этого человека, чувствовалось, что душа его искала истины и заблуждалась, и что так ясно для верующего православного, для него было непонятно, и ум утомлялся, слушая его безумный бред и извращенное толкование Священного Писания. Батюшка сидел молча, опустив голову, изредка поглядывая на говорившего и ни слова ему не возражая. Когда кончил говорить Павел, батюшка сказал тихо с улыбкой: «Хороший ты человек, брат Павел, но во многом ты заблуждаешься». И стал ему объяснять все неправильные поступки в его жизни. Говорил тихо и ласково, не затрагивая его убеждений, а указывал только на то, что он делал неправильно в жизни по отношению к своей семье, на неправильный «подвиг» его жизни, и под конец только сказал, что желает ему познать истину для вечного спасения. Павел сначала слушал батюшку со снисходительной улыбкой, но чем больше батюшка говорил, тем лицо его делалось серьезнее и вдумчивее, потом он быстро вскочил, подошел к батюшке и сказал: «Знаете, кто Вы такой?» Батюшка спокойно сказал: «Знаю». — «Ну, кто же Вы такой?» — спросил Павел. Батюшка улыбнулся и сказал: «Ты хочешь знать, кто я такой, — я первый грешник». Павел сделал знак протеста и воскликнул: «Нет, Вы — Иоанн Предтеча, от меня не скроетесь», — и хотел поклониться в ноги. Батюшка его остановил и с огорчением сказал: «Ну, вот что ты выдумал». Павел ушел, а батюшка пошел в церковь служить вечерню. Когда вошли в церковь, там уже был Павел и его спутники: двое мужчин и несколько женщин. При входе батюшки все поклонились ему земным поклоном. Батюшка строго сказал: «Кланяйтесь Богу, а не человеку». Сектанты, не вставая с колен, ответили: «Ты Бог Саваоф, тебе и кланяемся». Батюшка махнул рукой и, подойдя вглубь церкви к аналою, стал смотреть книгу, как служить. Сектанты тоже подошли и стояли около, смотря на него. Вдруг батюшка быстро обернулся к ним и сказал: «А кто же из вас видел когда-нибудь Бога Отца в очках?» (он был в пенсне). Все опешили от такого вопроса и молчали, только одна молодая женщина бойко ответила: «Не видала раньше, а теперь вижу», — и опять поклонилась. Батюшка с досадой махнул рукой, ушел в алтарь и начал служить. Всю службу сектанты усердно молились, кладя поклоны. На другой день они ушли с твердым убеждением, что в батюшку вселился Сам Бог Отец и Иоанн Предтеча; в их бедных и заблудших умах все укладывалось.

Батюшка входил во все наши земные нужды. Все прибегали к нему в своих хозяйских горестях. Не хватает корму — просим его благословить, и корму хватает, еще и остается на будущий год. Нападет моль и черви на зерно — опять к нему. Батюшка обойдет все оруды⁵, благословит, и через несколько дней черви пропадают, и мы избавлены от тяжелой работы перечищать зерно, и то эта чистка помогла бы только на короткое время. Заболеет ли цыпленок — курятница и с ним идет к батюшке, что цыпленок не ходит. Батюшка возьмет его в руки, подержит, и цыпленок начинает ходить. Приведу несколько случаев в моем хозяйстве. У нас была корова Краса, очень хорошая на молоко. Я и сестра Лиза (скотница) все хотели оставить на племя от нее телочку, но корова все приводила бычков. Наконец привела долгожданную телочку. Но, увы! Теленок появился на свет калекой: суставы задних ног были согнуты, и телочка ходила не на копытцах, а на согнутых суставах. Она была большая, и мы с Лизой решили ее оставить, думая, что это от слабости сгибаются суставы. Прошла неделя, а ножки не поправлялись. Все мы испробовали: и бинтовали ноги, даже ставили в лубки, ничто не помогало. Наконец Лиза сказала: «Только батюшка может помочь, попросим его благословить телку». Я сказала: «Попроси, и Бог даст по твоей вере». Через несколько дней Лиза рассказала мне следующее: «Я подстерегла, когда батюшка вышел погулять на двор, и попросила зайти в хлев, чтобы благословить теленка. Он сейчас же пошел. Когда вошли в хлев, батюшка благословил теленка, который лежал. Я полезла в загородку и согнала теленка, чтобы показать батюшке его ноги. И вдруг он вскочил, начал прыгать, и я вижу, что ноги уже здоровые и не сгибаются. Я всплеснула руками и вскрикнула: “Ай, батюшка, он скачет, как евангельский калека, от радости, что здоров”, — батюшка только улыбнулся и вышел из хлева». Лиза рассказывала, и слезы радости орошали ее лицо. Телочка выросла и после смерти батюшки была продана.

Другой случай был с лошадью, которую сплечил⁶ рабочий, ударив дышлом о забор, когда невнимательно поворачивал. Через несколько дней Лысый, — так звали коня — отказался тянуть воз, больное плечо не позволяло ему лечь в хомут. Что делать? Время было летнее, работы много. Повели Лысого к батюшке под крыльцо. Батюшка вышел, похлопал его по больному плечу и сказал: «Ну что же это ты, работай, работай», — и благословил. На другой день Лысый пошел на работу.

Раз, идя с батюшкой в церковь, — а дорога шла мимо огорода, засаженного капустой, — я попросила его: «Благословите, батюшка, капусту, чтобы черви пропали, а то так напали, что трудно с ними бороться». Батюшка молча благословил. На другой день я опять с ним шла мимо огорода, посмотрела на капусту и увидела удивительную вещь. Черви сидели кучками на капусте, но не живые, а некоторые висели, как сухие палочки. И когда я, нагнувшись, их тронула, они отвалились. Так Господь сотворил чудо через Своего праведника.

Другое чудо с капустой случилось в последний год жизни батюшки. Опять черви напали, и так рано, что трудно было думать, что капуста завьется в кочаны. Опять попросила благословить огород. Батюшка посмотрел на капусту, не благословил, но сказал: «Хватит червям, хватит и для вас, и еще останется». Так и было. Не только хватило для нас и червей, но и продавали по высокой цене. Батюшкины слова как всегда исполнились.

¹ Вера Степановна Мешковская, медсестра.

² Кличка коня.

³ Даты указаны по старому стилю.

⁴ Игумения православного женского монастыря во имя св. равноап. Марии Магдалины в Вильнюсе. Основан в 1864 году.

⁵ Оруды — зернохранилища (местн.).

⁶ Сплечил — вывихнул сустав.

Выписки из дневника (1939–1944 годы)

Дело спасения души — дело трудное, скорбное, серьезное, значит, надо заранее обречь себя на терпение и с Божией помощью жить.

Александра Максимовна Царик (28.10.1906–01.11.1964) приходится племянницей отцу Понтию. Она прибыла в Меречь-Михново в 1922 году вместе с матерью, родной сестрой о. Понтия Екатериной Петровной Царик (урожденной Рупышевой), из Вильно, затем продолжала учиться и работать в городе. Окончила женскую Русскую гимназию для православных детей Л.И. Поспеловой¹ в Вильно. Окончательно переехала в Меречь в 1937 году. Обладала литературным и художественным талантами, писала стихи, иконы, которые потом дарили именинникам. Составила иноческий календарь (1958 год). Вела дневник, в котором отразила жизнь общины в военное лихолетье, когда не было уже дорогого батюшки, а старших вывезли в ссылку.

Спокойная и уравновешенная, чуткая и сострадательная, деликатная в обращении, имеющая подход к душе человека, она стала помощницей, а затем и преемницей Варвары Николаевны. Во время высылки Варвары Николаевны была старшей сестрой на участке Гай.

2.03.1939 г. Батюшка не оставил нас и из загробного мира следит за своими духовными детьми и помогает им. Великий светильник батюшка, и очень немногие это видят, знают, понимают. Я поздно пришла в Меречь и всего лишь полтора года пожила при батюшке, но Господь и так дал мне так много, что я не могу выразить словами значение того, что я получила. Господь судил мне жить на участке Варвары Николаевны, видеть и слышать батюшку каждый день, а ведь у батюшки ни одного слова не было даром. Правда я не вмещала всей любви батюшкиной и поэтому, верно, не имела к нему дерзновения. Даровал мне Господь быть и все время в последней болезни при батюшке и быть при нем и до последнего его вздоха. Я видела кончину праведника, поразительное было выражение лица батюшки: полное смирение пред волей Божией. Умер батюшка, то есть нет его между нами на земле, но я еще не могу примириться, т.е. принять эту мысль, в моем сознании все еще живет, что батюшка не ушел, но где-то живет, может, очень далеко.

11.05.1939 г. Как у меня сегодня душа болит о батюшке и Варваре Николаевне! Чувствую тревогу и живу прямо в напряжении, все чудится, что не сегодня-завтра В.Н. умрет, и уже люблю как только умею, и никаких протестов не чувствую, и готова все от нее понести. Проживу день и благодарю Бога, что провела его вместе с В.Н. Загляну в будущее, и сердце сжимается от тревоги, от той ответственности перед Богом и батюшкой, которую придется нести. Чувствую свое полнейшее бессилие и немощь, а только надеюсь на Господа и на батюшку.

25.08.1939 г. Вчера по общей мобилизации были взяты братья² Николай и Владимир, Трифон и Михаил П. Мы служили молебен и просили за них батюшку. Молебен был Господу, Божией Матери, а батюшку каждый из нас усердно просит, и все получаем и ощущаем батюшкину помощь. Он наш великий покровитель. Как хорошо, что Господь забрал батюшку. Надвигаются великие испытания, и они уже не коснутся батюшки, и нам он большой помощник.

18.10.1939 г. Как ужасна современная война, не прошло и месяца, а уже разрушено два государства, может, и еще что случилось, но мы не знаем, газет нет, а слухи так часто обманывали, что верим теперь только своим глазам и иногда своим ушам. По великой милости Божией мы живем по-прежнему, порядок жизни почти не изменился. Конечно, тягость войны и беспорядка легла и на нас, пришлось и имуществом несколько поплатиться, но все это ничего. Вернулись и братья за исключением Трифона и Бориса Александровича. Познакомились мы с большевиками, а теперь сидим, кажется, без всякой власти. Тяжелы были переживания во все это время и, конечно, им еще не конец, но мне чувствуется, что придется пережить еще рано или поздно нечто еще более тягостное, а может, и ужасное. Это нам нужно будет, чтобы окончательно смириться перед Промыслом Божиим, друг перед другом, чтобы отказаться от самих себя, от своей плотяности и душевности. Матерь Божия явно хранит нас: так дороги Ей те, кто хочет жить Господом, но мы, как я вижу, неблагодарные дети, не хотим понуждать себя к добру, к смирению и послушанию друг перед другом, не оказываем достаточной любви взаимной и может нас постичь нечто горшее. Предаемся распущенности: то одежда не нравится, то — пища, а то и еще что выищем. Конечно, не все сестры таковы, но из-за виновных потерпят и невинные. Таков закон жизни, такова воля Божия.

21.10.1939 г. У нас в доме и так скорбь: наши дорогие должны были скрыться от злых людей и теперь терпят и холод и голод, а о страданиях души что говорить. Был сегодня за них молебен. Очень чувствуется в церкви, что их нет.

24.10.1939 г. Наши уже не скрываются, но с осторожностью пребывают дома. Господь и на этот раз оказал нам Свое милосердие.

24.11.1941 г. Как давно уже не писала. 14.06.1941 г. вывезли Варвару Николаевну и Анастасию Николаевну, а куда — неизвестно. Не буду описывать, как это произошло, сестры уже пишут свои воспоминания об этом горестном событии. Твердо верю, что все произошло Промыслом Божиим. Марию Николаевну и Вячеслава Платоновича Господь скрыл, и они теперь с нами. Вот и произошло в нашей жизни то ужасное и тягостное, что предчувствовала душа, и я уже об этом писала. Но мы, братья и сестры, продолжаем жить. Кажется, спотыкаемся и падаем больше прежнего, но все же стараемся вставать. Жизнь течет как-то тревожно, напряженно. Сразу все заботы свалились на наши плечи, и приходится не на словах, но на самом деле поднимать немощи друг друга, и приходится смиряться перед жизнью, перед волей Божией.

26.11.1941 г. Сразу же после отъезда Варвары Николаевны посыпались на нас скорби скорее внешние, паче хозяйственные. Мне было ясно, что это Господь попускал их нам, а почему? — На это Его святая воля. Сестры нервничали, но смирялись. Кто как себя вел и ведет теперь, после разлуки с В.Н.? Могу сказать: разно. Большинство — благодарно, мужественно забывают свои всякие нестроения душевные и тяжесть и входят в общую жизнь и действуют в ней, но, к сожалению, есть и такие, что спотыкаются на мелочах. И все же это не страшно, п<отому> ч<то> и среди них действует покаяние.

10.12.1941 г. К.О.³ <Константин Авдей> поехал сегодня в Вильно: требуют хлопоты о священстве. И может, Бог даст, вернется Варвара Николаевна, а он будет отец Константин. Отец Павел дряхлеет и слабеет на глазах, во время богослужений делает паузы, и я тогда невольно вспоминаю батюшкины службы. Бывало, батюшка быстро идет в церковь, и мы все едва поспеваем, время уже начинать и тогда батюшка — в алтарь; облачится и возглас, не успеешь иной раз и на место свое стать. Такой живостью батюшка как бы образно подгонял нас в Царство Небесное. Какая жизнь чувствовалась в батюшкиных богослужениях, все равно, будничное ли оно было или праздничное, а ведь и всюду с батюшкой как было хорошо, бодро, спокойно. Вот уже через несколько дней и полгода, как Варвару Николаевну вывезли. Приближается ли к концу наша суровая школа жизни? Думаю — да, п.ч. и я уже начинаю изнемогать.

25.01.1942 г. Вот и 1942 год пришел. Костя уехал в Вильно, а оттуда, если Бог позволит, — в Минск и посвящаться. Хотя время стоит и трудное и опасное, в особенности не следует разлучаться с семьей, но я рада, что он поехал, хотя бы даже и в Минск. Господу будет угодно, Он с края света вернет его домой, а К.О. уже дозрело время становиться на крестный путь. Люба так и не вернулась продолжать нести подвиг жизни. За нею на ее родину были посланы сестры Оля Я. и Лидия З., чтобы Люба имела возможность вернуться. Сначала она склонилась было идти домой, но потом наотрез отказалась. Говорят, она наклеветала и на нас, и на нашу жизнь. Что случилось с ней, что мы стали ей такими чужими? Как жалко, жалко, что так легкомысленно человек сам разрушает свою жизнь будущую, и в настоящей она не увидит ни счастья, ни покоя. А ведь Господь ей много дал, она имела дар видений, душа ее была ревностная и чуткая. И вот появилось желание хоть глазком взглянуть на мирскую, ту, свою прежнюю жизнь. Борьбы не вела, желание исполнилось, но она не только взглянула, но и окунулась и осталась вся, потянувшись душой к земной плотской жизни. Я все жду, что она раскается и потянется опять к нашей жизни и пожелает опять встать в наши ряды. Что-то тогда будет? Какова будет сила ее покаяния, примет ли ее батюшка опять в свое стадо?

27.01.1942 г. И еще один день прожит, и слава Богу за него. Сегодня я имела возможность сравнить свои переживания на всех трех участках и вот что нашла: на участке Марии Николаевны — тяжесть, у Анастасии Николаевны — свободу души и чувство множества, а у нас — напряжение и печаль. Что касается напряжения, то я его переживаю почти всегда и успокаиваюсь немного, когда сестры полягут спать. Утром вставать не хочется при мысли, что нужно входить в жизнь или, как говорит Анюта Я., не хочется выходить на подвиг.

16.02.1942 г. Ну, какую радость Господь послал: Костя приехал отцом Константином. Было как раз вечернее богослужение, все сестры и братья были в церкви, потому что первый день Великого Поста. Когда он вошел в алтарь, то я пережила вместе и радостное, и что-то скорбное. И как хорошо, что сразу же и отслужили Господу благодарственный молебен за о. Константина. И брат Трифон на днях вернулся из плена, теперь с большей верой и надеждой будем ожидать и возвращения Варвары Николаевны и Анастасии Николаевны. Вместо Любы приняли другую сестру: Веру Озончик (Азончик), но если бы и Люба вернулась и принесла покаяние!

25.02.1942 г. И радость, но и скорбь: о. Константину нельзя было совершать богослужений у нас, потому что он не нашей епархии. Конечно, через людей действует враг, но просим Господа и батюшку и верим, что все будет благополучно. Только что была неожиданность: приехала Люба и явилась к нам на участок, но я не могла уже ее принять, потому что она не сестра наша. Первое мое впечатление от нее было неблагоприятное. Какая-то тупость и грубость. Бедные души, если бы они не шли за соблазнительным грехом! Не чувствовалось от нее и покаяния и сожаления о совершенном.

О. Константин и Вячеслав Платонович поехали сегодня в Вильно хлопотать о разрешении служить о. Константину.

27.11.1942 г. Сегодня выправила Алексея в город делать крупу и просила Божию Матерь и батюшку, чтобы была ему и с ним путешествующим удача и благополучие. Вечером читала сестрам батюшкины записи благодатных мыслей. Какие там возвышенные, глубокие и действительно благодатные по своему действию на души мысли! По прочтении я почувствовала, как все мое существо наполнилось жизнью. Хочется, чтобы и на сестер живительной струей действовали эти батюшкины записи. Иосиф, говорят, спал, но он ведь еще начинающий в духовной жизни, меньше чем младенец.

1.02.1943 г. Сегодня день посвящения о. Константина в дьяконы, ровно год, как он посвященный служитель Божий. Есть в этом событии и одно замечательное совпадение: сегодня день смерти Татьяны Николаевны Корецкой. У Анастасии Дементьевны, когда умерла ее дочь, в тот день возникла мысль построить храм Божий, а о. Константин в этот же день и посвятился, чтобы служить в этом храме. У Господа на все есть Свой план, но человек часто грехом своим противится планам Божиим или воле Божией.

Год пролетел незаметно, хотя и скорбное мы переживаем время. О. Константин, несмотря на свою болезненность, у него грудь слабая, полон жизни и энергии.

17.03.1943 г. Скончалась Анастасия Дементьевна, мать наших старших. Да, с ее смертью жизнь духовная получает большую свободу, потому что хотя Анастасия Дементьевна была и в сильно смирительное состояние поставлена Промыслом Божиим, но с нею держался еще в доме светский элемент. Мария Николаевна спокойно и мужественно переносит смерть матери.

10.05.1943 г. На днях было новое испытание. Третьего мая была лошадиная комиссия военная. С участка Анастасии Николаевны пошло шесть лошадей, и ни одна не вернулась, с участка Марии Николаевны забрали одну, а с нашего участка все вернулись домой. Вот и еще раз Господь оказал особое Свое хранение и снисхождение к нашему участку. Почему? — Не буду в этом разбираться, конечно, не ради нашего достоинства. Только чувствую, что мы в ответ на это должны еще более усилить свой внутренний подвиг, ведь не для благодушной жизни сохраняет нам Господь хозяйство. Интересный был момент с этой комиссией, конечно, это было чудо и это было делом дорогого батюшки. От нас повели три лошади, потому что Шведка вот-вот должна была ожеребиться и осталась дома. Лошадей на комиссию привели мало, и потому немцы брали, мало бракуя. Нашего Сивака забраковали, что старый, Каштанка оказалась слабой на ноги, а с Малым такая вышла вещь. Когда въехали в город, конь вдруг захромал, и на комиссии, когда его вели перед немцами, он так хромал, так волочил ногу, что те отказались от него совсем, хотя и с большим сожалением, потому что лошадь очень хорошая была, круглая, блестящая. Вернулись кони домой, возблагодарила я Господа, батюшку и Матерь Божию и решила помочь и Михновским сестрам. Дали мы им на работу Каштанку, одну из лучших лошадок. Они очень были рады, потому что думали, хоть бы Сивака получить. Но раз помогать, то чтобы действительно помощь была. Но надеюсь, что батюшка и дальше им с лошадями поможет.

Только что кончилось дело с лошадями, как опять новое испытание; новое требование властей, чтобы дали 60 человек работников: куда — неизвестно, со всех трех участков, а нас всех около 120 человек. Конечно, это невозможно, у нас и так не хватает рабочих рук, а тут еще и коней забрали. И опять наши моления к Господу, Божией Матери и батюшке, потому что это наша единственная и самая надежная защита. Да, я забыла приписать, что «Малый», как только съехал со двора комиссии, престал хромать и теперь не хромает. Иначе как чудом я этого не могу назвать.

12.06.1943 г. Когда-то, давно еще, когда я смотрела, как пишет иконы матушка София, или смотрела на работу Варвары Николаевны, то с сожалением думала: а для меня это недосягаемо. Но все-таки попробовала и акварелью написала две иконы, то есть Божию Матерь и св. великомученицу Варвару. Написала и остановилась. И вот теперь опять начала, но уже масляными красками. Написала брату Трифону его святого и портрет дорогого батюшки. Я знаю, что таланта у меня никакого нет, но работа эта меня очень привлекает. А я думаю, не ждут ли меня новые скорби.

25.07.1943 г. Если бы человек был более внимателен к себе и к жизни, его окружающей, то не томили бы его так внутренние тяжести. Много их попускает Господь, но много и от нашего невнимания. Иногда меня охватывает чувство сильного одиночества, а это так тяжело, так расслабляюще действует, и я стала приводить себе на мысль Марию Николаевну. Ведь она же может чувствовать себя еще более одинокой и, однако, мужественно несет свой крест, и мне делается стыдно, что я останавливаюсь на себе.

8.12.1943 г. Сегодня отправила Анастасию М. в город с Ниночкой к доктору. О. Константин перешел уже на второй этаж в новом доме в понедельник, 6-го. Он тяготился своим бывшим помещением внизу. Сегодня Коля начал науку у Екатерины Петровны. Я очень рада, что мама позволила ему приходить заниматься к себе, ему уже 5 лет. И Наташа Петухова ходит к Екатерине Петровне, вот ему уже и компания. Удивительная у мамы энергия жизни, а сама на костылях. Да, она тесно срастается духом с сестрами своего участка. А сама самоотверженно трудится, не унывая. Но не то со мною происходит, ее дочерью. Я сильно падаю духом и не действую, а только лишь лямку свою чуть-чуть тяну.

28.12.1943 г. Около 5 часов вечера, когда мы с о. Константином собирались идти в церковь на вечернее богослужение, послышались вдруг оружейные выстрелы со стороны Тургель, все чаще и чаще. Пули засвистели у нас над головами, раздались взрывы бомб, со стороны Тургель доносился какой-то шум, крики, смятение, кто-то слышал даже «ура». Потом показалось зарево пожара: горели, как мы предположили, склады зерна, которое недавно сдавали хозяева. Что случилось — неизвестно. В Михново идти страшно. Думаем, что на Тургели напали партизаны какие-нибудь, теперь, говорят, есть и красные, и белые партизаны. Хуже всего неизвестность, болела душа за Вячеслава Платоновича и Марию Николаевну. Собрались мы в комнатах Варвары Николаевны, и о. Константин отслужил нам молебен Божией Матери перед иконой Ее Казанской чудотворной. После молебна почувствовалась сразу свобода духа. Сейчас уже 11-й час вечера, тихо, спокойно. Тревожит только то, что не знаем, благополучно ли на других участках. Пока что Господь нас хранит от того испытания, какое несут теперь люди вокруг, и пока Ему будет угодно, будет хранить. На душе как-то странно спокойно и тогда было, когда шла перестрелка, и теперь.

6.01.1944 г. Сочельник. «Слава в вышних Богу, и на земли мир». И впрямь, как будто все заботы и огорчения отлетели, не хочется ни о чем ни думать, ни рассуждать, а только успокоиться в этом Божественном покое. Но кто же может это получить? Думаю, тот, кто сам живет Богом, кто свою мысль только к Нему направляет. Счастливые такие люди. Много ли их теперь. И наш дорогой батюшка был такой.

25.05.1944 г. Анна скончалась 19 мая; хотя последние дни я и ожидала этого, но все же для меня, да и вообще, смерть ее произошла внезапно. Когда Анна умерла, тогда я ясно, ясно поняла ее сущность, ее дух. Какой это был приятный дух, нежный, кроткий и строгий. Так, мне кажется, и с каждым человеком, если отбросить его немощь, его греховность, то остается его сущность, тот дух, которым одарил его Господь. Это удивительное благоухание духа, и ощущать его не каждому дано. Батюшка имел дар познавать человека и видеть, к чему он способен в жизни. Батюшка очень любил Аннушку, говорил про нее: «Какое изящество духа», — а между тем она особым расположением сестер не пользовалась.

Анна переночевала у нас ночь, и сестры все время читали над нею псалтирь. Вынос тела был на другой день перед всенощной. И это событие не лишено значения. Я несколько раз целовала Анну и заметила, что от тела ее не чувствовалось того могильного холода, как от других покойников, и это же самое заметила и Таня Петровская, которая сама сообщила мне свое наблюдение.

Не знаю, почему так печально и тоскливо стало у меня на душе, когда я приложилась последний раз к иконе Воскресения Христова (было отдание Пасхи).

5.07.1944 г. Что-то Господь нам готовит? Вчера была сильная бомбардировка Вильно. Двигаются большевики, мы теперь в полосе безвластия. Только бы Господь сохранил в нас ревность к Нему и искание единого Царствия Божия.

18.08.1944 г. Пришли большевики. Много, много было пережито и переживается. Господь дивно хранит нас, смягчая сердца всех, и мы живем нерушимо, как пример милости Божией к ищущим Его. Братья — шесть человек — мобилизованы.

Очень мне тяжело, что я не становлюсь другим человеком.

Сколько я читала и знаю, что в монастырях и общежитиях, даже высоких по жизни, бывает проявление злобы и зависти или ревности. То же бывает, к сожалению, и у нас. Долгожданная весточка от Варвары Николаевны и Анастасии Николаевны пришла: получили сегодня письмо от Варвары Николаевны и Анастасии Николаевны, они в Узбекистане, очень им тяжело, последними силами напрягаются и просят вызвать их оттуда. Опять и радость и печаль. Почему-то у меня делается тоже больно на сердце, когда подумаю про Михаила Качана, по годам своим он мог бы быть уже отпущен, и вот все нет.

5.09.1944 г. Сегодня отправила Олю Я. в Вильно в связи с хлопотами о возвращении Варвары Николаевны и Анастасии Николаевны. Пошла Оля пешком.

11.09.1944 г. Получили мы уже несколько писем от Варвары Николаевны и Анастасии Николаевны, и их тоска и тяжесть чувствую, как ложится на нас. Делается все возможное, чтобы ускорить или, вернее, сделать возможным их приезд сюда.

30.09.1944 г. Сегодня какой-то советский чиновник и один из местных жителей описывали у нас все наше имущество и движимое и недвижимое. Повторилась та же история, как и после вывоза Варвары Николаевны, но сейчас мы переносили эту перепись менее болезненно, с большим спокойствием. Но какой же будет финал этой переписи? Такой ли, как в прошлый раз? Очень не хочется насилия.

12.10.1944 г. Удивлялась бы, если бы не знала, кто нас хранит. Все прошло с описью благополучно, Господь смирил самоуверенность бесчинства и чудно обратил к нам сердца людей, могущих помочь.

Получили от Варвары Николаевны письмо, из которого знаем, что и она наше получила.

22.10.1944 г. Получаем письма от Варвары Николаевны и Анастасии Николаевны почти каждую неделю. Им очень трудно живется, но не теряют надежды вернуться. Таким долгим ожиданием их Господь опять нас к чему-то ведет, в чем-то воспитывает, и письма их, которые читаются всем громогласно, всегда оставляют в душе какое-то движение.

Нашей жизнью интересуются власти, посещают нас, подробно расспрашивают и говорят, что у нас осуществлено то, к чему советы такие долгие годы стремятся и не достигли. Да потому что они идут без Бога, а без Бога ничто высокое и великое не есть ценно.

Какое странное у меня наблюдение: мне кажется, если написать сейчас Варваре Николаевне и Анастасии Николаевне о каких-нибудь внутренних состояниях своих или переживаниях, то они не воспримут, потому что слишком сами натерпелись, изболелись и изголодались. От Петра Гайдаровича сегодня получили письмо, а от Михаила Качана — ни звука.

1.12.1944 г. В Михнове стоит войско, заняли почти всю гостиницу, так что сестрам и богомольцам пришлось потесниться.

Разнесся вдруг слух, что Варвара Николаевна и Анастасия Николаевна уже едут и скоро будут дома. Все возможно. Что-то писем от них нет.

5.12.1944 г. На днях получили письмо от Варвары Николаевны, которое произвело настоящую кутерьму в нашей жизни. Это был крик отчаяния изболевшейся душой и телом. Варвара Николаевна написала его под впечатлением неудачи: отказали ей дать пропуск из Узбекистана в Литву. Сестры приняли это разно, но в общем чувствовалась сильная угнетенность, и, однако же, нашли в себе и силу духа и уменье написать ободряющие письма Варваре Николаевне. Мария Николаевна — та запротестовала, как это и часто бывает, против обстоятельств. Да, Господь медленно, но твердо раскрывает перед нашим внутренним взором, какие мы еще немощные и непокорные рабы Божии, даже грубые и чувственные, конечно же. И приводит так Господь нас к глубине смирения, внутреннего смирения тех, кто хочет к Нему прийти.

¹ Поспелова Любовь Ивановна († 16.05.1939, Вильно), основательница и директор Виленской русской гимназии (с 1937 года им. А.С. Пушкина).

² Члены Михновской общины.

³ Иногда фамилию Авдей писали с буквы «О».

Составил Борис Александрович Петухов (1903.04.12–1984.02.17) в 1983 году (печатается с сокращениями)

Посвящаю моей жене Ирине Вячеславовне в благодарность за помощь, оказанную при составлении сего труда

1. Вступление

После выхода моего в 1977 году на пенсию, имея больше свободного времени, я начал интересоваться историей соседних с Тургелями местностей. Вот тогда и зародилась у меня впервые мысль написать также историю Михнова. Но мысль эта была далека еще от осуществления. И только на похоронах последней из трех сестер — Анастасии Николаевны Корецкой (она умерла 5 января 1979 года), когда ее опускали в глубоко выкопанную могилу и по крышке гроба застучали груды мерзлой земли, какой-то внутренний голос, возможно, исходящий свыше, сказал мне: ты должен написать хотя бы краткую историю отца Понтия и трех сестер Корецких, которые были создателями и многолетними руководителями Михновского христианского объединения.

Мне захотелось описать историю Михнова более широко, от отдаленных времен, события которых мне удалось восстановить и по сохранившимся письменным документам, и по рассказам михновских старожилов, в том числе и трех сестер Корецких.

2. Период до 1840 года

Согласно имеющимся документам (купчая крепость), язык которых я сохранил полностью, надворный советник и кавалер, чиновник по особым поручениям при Виленском генерал-губернаторе Иосиф Иванович Корецкий и жена его Юлия Игнатьевна Корецкая купили в 1840 году у отставного генерал-майора Людвига Ивановича Пинабеля имение Мереч-Михновский, состоящее из земель и крестьян.

3. От 1840 года до 1914 года

Имение Меречь-Михновский было куплено Иосифом Корецким за 20 тыс. рублей серебром. Когда Корецкие переселялись с юга России в Вильну, они привезли с собой семью крепостных Глазачевых. Один из потомков Глазачевых, Марьян Глазачев, работает теперь управляющим отделения«Михново».

Могила Иосифа Ивановича сохранилась в Вильнюсе на Евфросиниевском кладбище. Он умер в 1866 году. Я обнаружил ее недавно и читал надпись, сделанную на массивной чугунной плите. Жена его, Юлия Игнатьевна, похороненная на Тургельском кладбище, умерла в 1885 году. Она пережила своего мужа на 19 лет. Ее могила сохранилась хорошо. За ней присматривают михновцы. Ее надгробный памятник является одним из красивейших памятников на Тургельском кладбище.

У И.И. и Ю.И. Корецких было 4 сына и 5 дочерей. Двое из сыновей умерли в сравнительно молодом возрасте и были похоронены в деревне Гердеевце (теперь это территория БССР) при находившейся тогда там церкви, которая сгорела в 20-х годах нашего века. Их имена были Андрей и Иосиф. О двух других сыновьях, которые жили дольше, имеются более обширные сведения. Это Николай и Владимир. Одна из пяти дочерей Корецких, Ольга Осиповна, замуж не вышла. Во время Русско-Японской войны окончила курсы сестер милосердия. Она работала в полевом госпитале на фронте во время войны в Манчжурии. Между прочим, работала там вместе с первой женой писателя Куприна. Затем после войны благодаря знакомствам, которые приобрела во время работы сестрой милосердия, она устроилась на место кастелянши (т.е. заведовала бельем) на императорской яхте «Полярная Звезда». Она плавала на ней по далеким морям и рассказывала много интересного об этом периоде своей жизни.

Последние годы своей жизни провела в Михнове и умерла там в преклонном возрасте 29 декабря 1940 года. Многие из михновских старожилов ее помнят. Последние годы своей жизни она была совершенно слепая. Ухаживала за ней сестра Феодора, которая была старшей по гостинице.

Одна из дочерей Корецких, по имени Елизавета, в возрасте 16 лет вышла из дома в Вильнюсе, где тогда проживали Корецкие, и пропала бесследно. И хотя у Корецких были большие связи и поиски пропавшей были очень энергичными, найти ее не удалось.

Три остальные дочери вышли в свое время замуж: Наталия за отставного полковника Хоруженкова, Александра за известного в Вильнюсе архитектора Чагина, а Елена за военного Евреинова. Сыну Чагиных Владимиру, тоже архитектору, работающему в Петербурге, принадлежала дача, построенная им на купленной от Михнова земле. Она известна под названием «Чагинская дача». Эту землю купил затем Феликс Русецкий.

Старшая дочь Корецких, Наталия Осиповна, по мужу Хоруженкова, часто приезжала в Михново. Там в саду и теперь имеется уголок, называемый Натальиной рощей, т.к. она часто там гуляла.

Александра Осиповна Корецкая, по мужу Чагина, имела пять детей. Она прожила всю свою жизнь в Вильнюсе. Во время своей болезни она ездила к о. Иоанну Кронштадтскому. Он был у нее в номере в гостинице, где она остановилась, и служил там молебен. По тому, что он во время молебна молился не о здравии, а об отпущении грехов ей, все присутствующие поняли, что она долго жить не будет. И действительно, она вскоре после этого умерла.

Третья дочь Корецких, Елена Осиповна, по мужу Евреинова, длительное время жила в Ялте по месту работы своего мужа.

Что касается сыновей Корецких, то Николай Осипович стал хозяином в Михнове, а Владимир купил себе имение Михалино в Поставском уезде. У Владимира Корецкого были дети: Павел, Михаил и Нина. Нина Владимировна провела последние годы своей жизни в Михнове, там она умерла и похоронена в 1961 году. Ее брат Павел трагически погиб в 1941 году. А Михаил до конца своей жизни работал бухгалтером колхоза в своем бывшем имении Михалино Поставского района. Он часто приезжал в Михново, и многие михновцы помнят его. Дома он занимался пчеловодством и помогал михновцам в этой области.

После смерти Иосифа Корецкого в 1866 году имение Михново перешло во владение Николая Осиповича Корецкого, который должен был оплачивать отступное своим многочисленным братьям и сестрам (что-то по 2000 рублей тогдашними деньгами, это была очень большая сумма). Отец Марии, Варвары и Анастасии Николаевны был в молодости на военной службе, но она не пришлась ему по душе, и в чине поручика он вышел в отставку, а после смерти отца стал хозяйничать в Михнове. Николай Осипович был очень честный и трудолюбивый человек, прекрасный хозяин. При его жизни хозяйство в Михнове было поставлено образцово. Народ его любил и уважал, и память о нем сохранилась самая лучшая. Женился Николай Осипович сравнительно поздно, на 42-м году жизни, на Анастасии Дементьевне Подобед родом из Курской губернии. Она была чуть ли не на 20 лет моложе его.

Несмотря на разницу лет, жили они с собой хорошо и имели пять дочерей. Две из них, Елена и Татьяна, умерли рано, а троих — Марию, Варвару и Анастасию — многие из вас хорошо помнят. Это и есть три сестры, о которых я пишу.

Николай Осипович умер в 1912 году скоропостижно и был похоронен в Михновском саду в конце липовой аллеи рядом с умершей в 1904 году дочерью его Татьяной. Она училась в институте и приехала зимой на каникулы. Таня ходила навещать больную дочь михновского кучера Семена и заразилась от нее скарлатиной, которая в то время была болезнью очень тяжелой и часто кончалась смертью. Умерла от нее и Татьяна Николаевна в возрасте 16 лет. Когда Анастасия Дементьевна стала в 1915 году строить церковь, то под ней устроила семейную часовню-усыпальницу и перенесла в нее прах мужа Николая Осиповича и дочери Татьяны. Там же была позже похоронена и другая дочь, Елена, умершая в 1916 году, и сама Анастасия Дементьевна в 1943 году.

4. От 1914 до 1918 года

До мировой войны жизнь в Михнове ничем не отличалась от жизни в других имениях того времени. В Михново часто приезжали гости: соседи и родственники из других мест.

В Михнове постоянно бывало много гостей. Устраивали пикники, танцы. Старшая дочь Корецких, Елена, была склонна к меланхолии. Тогда в Михнове частым гостем бывал известный в Вильне психиатр, доктор Николай Васильевич Краинский. Между прочим, в 20-х годах нашего века Анастасия Дементьевна ездила в Палестину, где пробыла почти два года. Теперь вкратце расскажу о молодости трех сестер Корецких. Самая старшая, Мария Николаевна, училась в Петербурге в Смольном институте. Туда принимали только девиц дворянского происхождения. Мария Николаевна была из всех трех сестер самая бойкая, веселая и, пожалуй, самая миловидная. Черты ее лица со следами примеси татарской крови, так часто встречающиеся у старой русской интеллигенции, ее не портили, а придавали ей своеобразную прелесть. В молодости Мария Николаевна была очень подвижной, любила танцевать, ездить верхом, любила веселье и смех. Она хорошо играла на рояле и даже одно время хотела поступить в Киевскую консерваторию. Как-то старая Важинская из Табаришек привезла в гости к Корецким своего управляющего Родзевича Станислава Ивановича и очень хвалила его, какой он любезный, вежливый, предупредительный. «Это прекрасный жених для ваших дочерей», — говорила она Анастасии Дементьевне. Однако девицам Корецким он определенно не понравился. У Анастасии Дементьевны была сестра. Она была замужем за офицером Яковлевым. После трагической ее смерти Анастасия Дементьевна взяла на воспитание ее дочь. Это была Анна Аркадьевна, известная многим старожилам в Михново. Мужем двоюродной сестры Анастасии Дементьевны был генерал Петеров. После смерти жены он часто приезжал в Михново. Ему приглянулась Мария Николаевна, и он стал ухаживать за ней. Тем временем на горизонте появился молодой офицер Вячеслав Платонович Шафалович, с которым Мария Николаевна познакомилась в имении Павлово у тогдашней его хозяйки баронессы Дельвиг. Вскоре Вячеслав Платонович стал официальным женихом Марии Николаевны. Тогда генерал Петеров сделал официальное предложение Анне Аркадьевне. Предложение его было принято. В Виленском кафедральном соборе протоиерей о. Михаил Голенкевич обвенчал одновременно две пары: Марию Николаевну с Вячеславом Платоновичем и Анну Аркадьевну с генералом Петеровым Константином Касперовичем.

После свадьбы Мария Николаевна и Вячеслав Платонович уехали по месту работы Вячеслава Платоновича. Служил он в Вильне в 27-й Артиллерийской бригаде. Некоторое время спустя их бригада была переведена в литовский город Алитус. Это был глухой провинциальный город по сравнению с городом Вильно. Молодые Шафаловичи часто приезжали в Михново. Но в 1912 году грянул гром с ясного неба: скоропостижно умер Николай Осипович, а в 1914 году Вячеслав Платонович вместе со своим старшим братом, тоже офицером царской армии, пошли на войну. Отец братьев Шафаловичей был генералом. Фотография его с сыновьями сохранилась. Он умер в 1912 году почти одновременно с Николаем Осиповичем. Следует вспомнить, что Федор Платонович служил потом в Советской Армии и дослужился до чина генерал-лейтенанта, был преподавателем в военной академии им. Фрунзе и в академии Генерального штаба. Я знал его лично, часто посещал его в Москве и был у него перед его смертью. Умер он в 1952 году.

Варвара Николаевна Корецкая тоже училась в Смольном институте в Петербурге и закончила его в 1909 году, на год позже, чем Мария Николаевна. После окончания института Варвара Николаевна поступила на высшие сельскохозяйственные курсы в Киеве. Но окружающая ее там обстановка ей не понравилась, и она вернулась домой. В это время она вела светский образ жизни. Одну зиму она вместе с матерью и сестрами прожила в Вильне, но жизнь в городе оказалась слишком дорогой. Николай Осипович запротестовал, заявив жене: «Барыня, — так он ее часто называл, — я не могу давать вам столько денег». Анастасия Дементьевна не знала цены деньгам и тратила их очень легко. В 1912 году после смерти отца Варваре Николаевне пришлось вплотную заняться сельским хозяйством. И хотя у них после смерти Николая Осиповича остался управляющий, ей вместе с младшей сестрой Анастасией Николаевной приходилось вникать во все дела самой. Их мать, Анастасия Дементьевна, сельским хозяйством не интересовалась и занималась только домашними делами.

В 1915 году линия фронта стала приближаться к нашим местам. Анастасия Дементьевна с дочерьми долго были в нерешительности, уезжать ли им в Россию или оставаться на месте. Некоторые из соседей начали покидать насиженные места и уезжать. Тем более что ползли слухи о жестокостях, проявляемых к местному населению со стороны германцев. Но бросить насиженные места — это значит подвергать свои родные гнезда полному разорению. Тем временем линия фронта приблизилась вплотную, и у нас появились первые кайзеровские немцы. В Михнове разместилась немецкая сельскохозяйственная колония для обработки земли. Она состояла из нестроевых военных. Тогдашние кайзеровские немцы хотя и здорово обирали народ, надо было кормить многомиллионную армию, но никого из гражданского населения не убивали и были более гуманные и культурные, чем гитлеровцы. Варваре Николаевне, ведущей тогда все сельскохозяйственные дела, приходилось часто встречаться с ними. Один из них, лейтенант по фамилии Гешен, даже ухаживал за ней. По образованию юрист, он был призван во время войны в армию. Он был образованным молодым человеком, но по природе был очень рассеян, и в семье Корецких его прозвали Паганелем — именем одного из героев романа Жюль Верна «Дети капитана Гранта». В молодости Варвара Николаевна была интересной, даже, можно сказать, красивой девушкой. Одному из немецких офицеров из сельскохозяйственной колонии в Белом Дворе графу Билянду тоже очень нравилась Варвара Николаевна, но, будучи человеком порядочным, он, прося разрешения бывать у них в доме, предупредил Анастасию Дементьевну, что он женат. Граф Билянд увлекался живописью. В Михнове сохранились две его работы: его автопортрет и образ Спасителя. Лейтенант Гешен три раза делал Варваре Николаевне предложение, но получал отказ. Через несколько лет, уже во времена Польши, Гешен приезжал в Михново и опять просил руки Варвары Николаевны, но в те времена она знала уже о. Понтия, в ее жизни произошел большой духовный перелом, и она окончательно ему отказала.

Анастасия Николаевна была на четыре года моложе Варвары Николаевны и на шесть лет моложе Марии Николаевны. Поэтому интересы ее не совпадали с интересами ее сестер старших, и поэтому она росла одинокой. Болезненная с детства (у нее было врожденное искривление позвоночника), она окончила только шесть классов того же, что ее сестра, института. Отец был занят сельским хозяйством. Во время болезни матери отец пригласил для ухода за ней несколько медсестер и сиделок. Они вели веселый образ жизни и не обращали внимания на младшую дочь. Анастасия Николаевна замкнулась в себе, и ее характер стал более сдержанным и скрытным. Это был период фактического ее одиночества среди шумной и чуждой ей толпы. После смерти в 1912 году отца, ей было тогда 16 лет. Туся, так ее называли дома, вместе со своей сестрой Варей должна была заняться сельским хозяйством. Для исправления ее физического недостатка — искривления позвоночника — к ней была приглашена специалистка по физическим упражнениям из института физической культуры им. Лесгафта в Петербурге. Анастасия Николаевна, хотя и не окончила института, свободно говорила по-немецки, хуже по-французски. Она занималась самообразованием и много читала.

В 1919 году у нее была взаимная симпатия с польским легионером, когда военная часть, в которой он служил, стояла некоторое время в Михнове. Однако он потребовал, чтобы Анастасия Николаевна приняла католичество и говорила бы с ним только по-польски. Эта религиозная и национальная рознь стала причиной того, что они расстались. Во время немецкой оккупации в 1916 году в Михнове произошел большой пожар: сгорела обора и конюшня с 17 лошадьми. Коров успели выпустить и спасти, а от конюшни не могли найти ключей, и все лошади сгорели. Это событие явилось сильным потрясением для Анастасии Николаевны.

5. Период, связанный с приездом в Михново о. Понтия. Его жизнь

Отец Понтий уехал из России в 1918 году, когда там начались преследования религии и духовенства. Он был близок к о. Иоанну Кронштадтскому и мог опасаться репрессий. Будучи предупрежден о предстоящем аресте, покинул Петроград. Оказавшись в Виленской епархии, во главе которой стоял архиепископ Елевферий, выполнял там разные пастырские поручения. В последнее перед своим приездом в Михново время он служил в Новосветской церкви. Анастасия Дементьевна много слышала о том, какой замечательный священник служит в Новосветской церкви, и попросила владыку Елевферия прислать ей его послужить в михновской домовой церкви. Эту церковь построила Анастасия Дементьевна после поездки своей в Оптину пустынь в 1915 году. Она строила ее на сбережения от 50-летних трудов мужа в память о нем и о своих умерших дочерях Татьяне и Елене. Отец Понтий приехал в первый раз в Михново 27 февраля 1921 года. Его пригласили к столу и стали угощать: нажарили яичницу, подали творог, сметану, молоко. Но он от всего этого отказался. Выпил только чашку кипятка и съел немного хлеба. В Михнове тогда постов не соблюдали, а это как раз был постный день. Мария Николаевна, которая вместе с матерью принимала гостя, спросила его: «Почему Вы не кушаете? Вы, верно, не любите яичницу?» А он ответил: «Нет, я очень люблю яичницу». Мария Николаевна очень удивилась такому его поведению и сказала своим сестрам: «Это какой-то необыкновенный священник, он даже молока не пьет. А речи его проникновенные, очень умные и серьезные, пойдите послушайте его».

Когда во время его одного из приездов в Михново сестры Корецкие спросили о. Понтия, не останется ли он с ними напостоянно, о. Понтий ответил: «А как вы собираетесь жить, для себя или для своих ближних? Когда вы согласны жить для ближних, то я останусь с вами, а если не согласны, то мне у вас делать нечего». — «Батюшка оставайтесь с нами, мы будем Вас во всем слушаться и поступать, как Вы скажете», — воскликнули сестры.

После этого о. Понтий переехал на постоянное жительство в Михново. [Под влиянием о. Понтия сестры Корецкие] круто изменили свою жизнь: отказались от всяких светских развлечений, от светского общества и стали почти на путь подвижничества, начали часто ходить в церковь, соблюдать посты. Мария Николаевна исполняла обязанности псаломщика, управляла церковным хором. Хочу вспомнить о положении в то время в Польше Православной Церкви. В Варшаве была создана независимая от Москвы автокефальная Церковь во главе с митрополитом Дионисием.

Архиепископ Виленский Елевферий не признал отделения Польской Православной Церкви от Москвы и был выслан Польскими властями из Вильно за границу в ковенскую Литву. Небольшая группа единомышленников, к которой принадлежали священник Левицкий, польский сенатор от белорусской фракции В.В. Богданович, а позже о. Лука Голод, остались верными Москве и не признали автокефалии Православной Церкви в Польше. О. Лука Голод и В.В. Богданович от (из-за. — Ред.) этого были отлучены от Церкви. Они оборудовали свою церковь на частной квартире на Зверинце в городе Вильне. Когда в 1926 году Анастасия Дементьевна вернулась из Иерусалима домой, она примкнула к патриаршей церкви Богдановича, так ее тогда называли. Она пригласила в Михново священника Голода и еще несколько единомышленников обоего пола. Она хотела организовать общину, которая бы сама себя обслуживала.

Когда Анастасия Дементьевна разделила имение Михново между своими тремя дочерьми, она оставила при церкви участок земли. Этот участок и стал обрабатывать священник Голод со своими помощниками. Он надевал рабочую одежду, сам пахал, косил и т.д. Затем стал служить в михновской церкви. Находящийся уже в Михнове о. Понтий, сестры Корецкие и другие подчинились существующему порядку, т.е. признали автокефалию, как и все остальные польские граждане православного вероисповедания. Отец Понтий служил вначале в часовне-усыпальнице внизу под церковью, а затем в домике в саду, где теперь проживают сестры Ярошук Вера и Анюта. Священнику Голоду и его помощникам скоро надоел тяжелый физический труд по ведению сельскохозяйственных работ, и они уехали от Анастасии Дементьевны. Надо отметить, что дочери Анастасии Дементьевны всегда относились к ней с любовью, смиренно подчинялись ее решениям и не переставали заботиться о ней. После отъезда священника Голода земельный участок Анастасии Дементьевны, как и раньше, стала обрабатывать Анастасия Николаевна и всегда приносила своей матери вырученные с него деньги.

В.В. Богданович занимался живописью и по просьбе Анастасии Дементьевны написал икону, где изображены святые, имена которых носили члены семьи Корецких. Это: св. Николай, Анастасии — две, Елена, Татьяна, Мария, Варвара, Вячеслав, Ирина. Эта икона и теперь находится в семейной усыпальнице под церковью. В 1939 году, когда началась война с Германией, польские власти заключили В.В. Богдановича в концентрационный лагерь в Картуз Березу.

В 1940 году он был арестован вторично и умер в Вилейской тюрьме.

Несколько слов об о. Павле Томашевском. Он был благочинным в Столбцах, был близок с семьей о. Николая Корзуна, проживающего и имеющего приход недалеко от Столбцов. Отец Павел построил себе домик в михновском саду, куда переселился с женой после ухода на покой. В этом домике проживает теперь Петр Тихонович Гайдарович, бывший председатель колхоза «Михново». О. Павел был бездетным, жена его умерла в январе 1939 года почти одновременно с о. Понтием. О. Павел был в жизни незлобивым человеком, очень мягким, скромным. Он хорошо уживался с о. Понтием. После смерти матушки за ним в течение многих лет до самой его смерти самоотверженно ухаживала Катя Бичун, которую он очень любил, называл доченькой и завещал свой домик. Как-то во время войны в 1941 году, когда мимо проходили советские войска, к нему зашел какой-то военный якобы исповедоваться и между прочим задал о. Павлу вопрос, как он относится к Советской власти.

«Всякая власть от Бога», — ответил о. Павел.

Еще вспоминается одна история со времен Польши. Враги Михнова (кое-кому не нравилось появление очага православия в наших местах) подали жалобу польским властям, что в Михнове морят людей голодом, вносят раздор в их семейную жизнь и т.п. Даже приезжал помощник уездного врача доктор Шолкович. Он обратился ко мне с вопросом: «Скажите, пожалуйста, коллега, чем объяснить то огромное влияние, которое имеет о. Понтий на сестер Корецких и всех обитателей Михнова? Не обладает ли он силой внушения, даром гипнотизера, подчиняющего себе волю других?» Я ответил: «По моему мнению, обаяние его личности вытекает из его огромной, беспредельной веры в Господа Бога, его желания служить Ему, его безграничной преданности учению Христа. Он призывает к соблюдению двух основных заповедей Иисуса Христа: любите и чтите Господа Бога своего и любите ближнего своего, как самого себя. Отсюда уже вытекают все его требования к поведению людей, желающих жить согласно его указаниям». Поданная властям жалоба осталась без последствий.

Свое повествование я назвал «Три сестры». Почему? Да потому, что основную роль в образовании михновского христианского объединения, безусловно, сыграли сестры Корецкие. Но все же главным рычагом в создании Михнова был о. Понтий. Именно он был вдохновляющей и организующей силой, которая действовала через трех сестер Корецких. А последние сыграли основную роль в превращении Михнова, обыкновенной в то время помещичьей усадьбы, в объединение православных христиан. Три сестры Корецкие, являясь законными хозяйками Михнова, могли обращаться со своей собственностью по своему усмотрению, и то, что они добровольно выбрали путь, указанный им о. Понтием, является их большой заслугой. Они отказались от всех материальных благ, связанных с их положением собственниц имения. Поэтому совершенно правильным было считать их в 1941 году помещицами со всеми вытекающими из этого последствиями, как вывозка и прочее.

Когда о. Понтий поселился в Михнове на постоянное жительство, там стала развиваться новая жизнь. Сестры Корецкие тяготились наемными людьми, которые их обслуживали. Желая иметь вокруг себя единомышленников по духу, они обратились к о. Понтию, чтобы он помог им найти близких им по духу православных людей. Батюшка согласился, но с условием, что сестры Корецкие примут этих людей не как прислугу, а как своих близких по духу, равноправных членов семьи.

Батюшка помолился, и Бог стал посылать в Михново людей, желающих жить богоугодной жизнью. Первыми пришли в Михново мать и дочь Ивашевичи — Аннушка и Ниночка, которой тогда было 9 лет (если не считать живущую в Михнове уже с 1916 года Маргариту Чернову, которая проживает ныне в Гае). Муж Аннушки Ивашевич уехал в Америку искать лучшей жизни. Аннушка с дочкой остались в семье братьев мужа. Они ей говорили: «Помни, что вас два рта». Аннушке было 40 лет, когда пришло известие, что муж ее погиб, и она стала вдовой. Она услышала от своих знакомых, что в Михнове около Вильно появился замечательный священник, отец Понтий. Она пришла вместе со своей дочкой посмотреть на него, поговорить с ним. О. Понтий произвел на Аннушку огромное впечатление. Ей было предложено остаться в Михнове напостоянно, и они остались. Вслед за ними начало прибывать в Михново все больше и больше людей, желающих жить согласно установленным о. Понтием правилам. Пришли: Елена Жук, Анна Курдека, Феодора, Анастасия Петрович, Маня Якубович, Трифон Сологуб, Петр Гайдарович и многие, многие другие.

Скоро Аннушку сделали старшей среди новоприбывших братьев и сестер, так их стали называть в Михнове. Аннушке было поручено заведовать хозяйством на центральном участке Михново. Ирина Вячеславовна вспоминает, как ей и другим детям было поручено собирать колосья на поле, оставшиеся после уборки урожая. Но дети есть дети. Немного поработали, и им надоело. Пришла на поле Аннушка и ласково сказала им: «Дети, смотрите, какие колосочки, они все равно как пряники». Ребятам так понравилось это сравнение, что они стали весело продолжать работу. Я знал Аннушку и встречался с ней до самой ее смерти, она умерла в возрасте 91 года. Когда я бывал в Михнове, я всегда заходил к Аннушке. Она всегда была со мной приветлива и охотно со мной разговаривала.

В последние годы своей жизни ей уже трудно было ходить, и она больше лежала на кровати за шкафом, где теперь стоит кровать ее дочки, Ниночки.

Скоро в Михново была приглашена Екатерина Петровна Царик, родная сестра о. Понтия, для подготовки к поступлению в гимназию дочери Марии Николаевны и для обучения грамоте других детей, которых в Михнове было уже немало. Дочь Екатерины Петровны, Александра Максимовна, училась в то время в Вильне в гимназии Поспеловой, и михновцы содержали ее там за труды ее матери. Впоследствии Александра Максимовна была воспитательницей михновских детей, учившихся в Вильне: Иры Шафалович, Толи Корзуна, Кости Авдея, Мани Павловской, Шуры Яворского — и вела хозяйство. Александру Максимовну Царик я знал хорошо: в течение многих лет мне довелось ее лечить. В последние годы своей жизни она проживала в Гае и болела сердечной формой ревматизма. Я часто ездил к больной и оказывал ей медицинскую помощь. Она была человеком глубоко верующим, исключительной доброты и приветливости, с истинно христианским отношением ко всем окружающим. Болела она долго и тяжело. Однако все свои страдания она переносила с мужеством, покорностью и никогда не роптала. Она не раз повторяла, что если Бог посылает ей страдания, значит Он любит ее. Какое это хорошее утешение для тяжело больных верующих!

Костя Авдей окончил Виленскую духовную семинарию. Хотел поступить учиться дальше в Варшавскую духовную академию, но местный комиссар польской полиции в Тургелях дал ему очень плохую характеристику, и его в академию не приняли. А дело было в том, что Костя Авдей учил русскому языку дочку Клебанского, владельца мануфактурного магазина в Тургелях, которая затем уехала в Советский Союз. За это Костя попал в число «неблагонадежных». Но затем, в советское уже время, о. Константин окончил духовную академию в Ленинграде. Свое отношение к о. Понтию и к о. Иоанну Кронштадтскому отец Константин выразил словами: «В истории Православной Церкви бывали периоды подъема и периоды упадка религиозной жизни. И вот, когда наступали времена упадка, внезапно появлялись на горизонте яркие звезды, освещающие своим светом жизнь Церкви и жизнь православных христиан. К таким звездам, безусловно, принадлежат о. Иоанн Кронштадтский и о. Понтий».

Шура Яворский — второй из воспитанников Михнова, тоже окончил духовную семинарию в Вильне. Одно время он работал псаломщиком в дер. Мыто около Лиды. Во время немецкой оккупации Шура работал заведующим Районного отдела Народного образования в Белоруссии. Сестра Вячеслава Платоновича Лидия Платоновна была учительницей младших классов. Ей надо было устроиться на работу. Шура помог ей, дал ей место в своем районе в местечке Боруны и написал Вячеславу Платоновичу очень любезное письмо. Иногда он приезжает в Михново. Но после смерти своей матери Ольги Яворской стал бывать там редко.

Живя в Михново, о. Понтий исполнял одно время обязанности приходского священника в дер. Побень, теперь эта церковь разобрана и не существует. Когда он приезжал в побеньскую церковь, то прислуживал ему старший сын Сотникова — хозяина имения Побень, Иван Александрович. Одно время был псаломщиком в побеньской церкви житель деревни Дайновка Алексей Макаревич. Позже он поступил в Свято-Духов монастырь, там был пострижен в монахи и стал называться о. Авраамием. Он прожил до ста лет и умер недавно. По случаю своего столетия он был награжден митрой.

О. Понтий приезжал в Побень вместе с исполняющей обязанности псаломщика Марией Николаевной и ее дочерью Ирой. Вера Капитоновна, жена Сотникова, устраивала всегда у себя обед. Иван Александрович приезжал нередко в Михново и даже сватался к дочери Марии Николаевны. В настоящее время он иеромонах. Война забросила его далеко от Родины. Он проживает в Англии в г. Эдинбурге и служит в местной церкви. Православных там мало и церковь очень бедная.

Об о. Понтии вспоминает Нина Ивашевич: «Мне было лет 12. Это было в Великом посту. Болела я уже больше месяца. Постоянного врача тогда в Тургелях не было. По воскресным дням приезжал тогда в Тургели на плебанию (дом ксендза) и принимал тогда больных там доктор Ренигер из имения Каменка. Его попросили приехать ко мне. Он меня долго выслушивал. Температура у меня была невысокая, 37,5. Затем он сказал моей маме: “У вашей дочери туберкулез легких. Жить ей осталось не более трех месяцев. Постить ей никоим образом нельзя”. Но я и моя мама обратились к о. Понтию с просьбой благословить меня на пост. Он долго молился и благословил, однако добавил: “Давайте ей больше прованского масла”. Я продолжала постить… и поправилась. В этом я увидела силу молитв о. Понтия.

Когда мне было около двадцати лет, я жила в Гае. Со мной происходило что-то необыкновенное. Как только я закрывала глаза, мне мерещились страхи: я видела разные чудовища. Я очень утомилась от этих видений. Однажды я сидела на диване рядом с Варварой Николаевной. Сестры уже пошли спать. Мне хотелось рассказать о своих страхах батюшке, но я никак не могла решиться. Наконец все же решилась и подошла к нему перед иконой. Он, выслушав меня, сказал: “Читай Иисусову молитву!” Я стала читать: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитвами Пречистыя Твоея Матери помилуй меня, грешную”. Все мои страхи и видения прошли».

Третий рассказ Н. Ивашевич: «Мне было около 25 лет. Я жила в Михново. По вечерам батюшка служил у себя дома в Гаю. Анастасия Николаевна ходила на эти вечерние богослужения и брала кого-нибудь по очереди. Как-то она предложила идти мне, но я чувствовала себя очень плохо, и мне идти в Гай не хотелось. Но я подумала, что если не пойду, то в другой раз Анастасия Николаевна не возьмет меня с собой, и я ответила: хочу. Когда я подошла к батюшке под благословение, он спросил меня: “А ты чего приперлась?” Батюшка спросил меня так, потому что знал, что я не хотела идти, но все же пришла. После богослужения я подошла к батюшке и спросила: “Батюшка, вы задали мне вопрос, скажите, в чем я должна исправиться?” А батюшка ответил: “Когда ты читаешь книгу, то понимаешь, что в ней написано. Так и я вижу, что происходит в твоей душе”. — “Тогда скажите, батюшка, в чем мне надо исправиться?” А о. Понтий ответил: “Если ты даешь желудку здоровую пищу, то желудок здоров, а если испорченную, то желудок заболевает. Так и человек: если ему открыть все греховное состояние его души, то человек не выдержит и заболеет”. После этого я даже боялась подумать о чем-нибудь, чего батюшка не знает».

О. Понтий как-то спросил Ниночку, хочет ли она жить в Михнове или хочет уйти, и сказал, что ей будет в Михнове очень тяжело, и при этом показал на сердце. Но Ниночка осталась. «Совсем недавно, в 1979 году, — продолжает Н. Ивашевич, — у меня образовалось что-то вроде нарыва, очень болезненного. Я не могла ходить, у меня были страшные боли. Я пришла к старшей на участке, Вере Павловне, и сказала ей, что я не могу ходить и работать. Я легла в постель, но боли не проходили. Я прямо плакала от боли. Я подошла к портрету о. Понтия и стала молиться: “Батюшка дорогой, не могу больше терпеть, помоги мне!” К вечеру того же дня я почувствовала облегчение». Далее Ниночка вспоминает, что еще при жизни о. Понтия во время его последней болезни она спросила его, как они будут жить, когда его не станет. «Он ответил: “Я буду всегда, и после смерти, о вас заботиться и помогать вам”. После всего этого я поверила, что батюшка знает и видит своим духовным взором все, о чем думает и [что] делает человек. Люди никогда не грешили бы, если бы помнили, что Бог видит и знает все их мысли и поступки», — сказала в заключение Ниночка. И все же самое лучшее представление об о. Понтии дают воспоминания о нем, написанные В.Н.Корецкой. Кто же лучше ее мог знать о. Понтия! Ведь она многие годы прожила близко от него. В михновской церкви, посвященной иконам Божией Матери «Всех скорбящих» и «Спорительницы хлебов», на входных дверях с левой стороны висела доска, на которой по указанию создательницы этого храма, Анастасии Дементьевны, было написано, что храм сей построен на сбережения от многолетних трудов Н.О. Корецкого. Всякий, кто пришел в этот храм и в молитве нашел утешение для своей души, пусть помолится об упокоении души раба Божия Николая и его дочерей Татьяны и Елены. После смерти Анастасии Дементьевны в 1943 году ее имя тоже написали на этой таблице по указанию Марии Николаевны. В то время Варвара Николаевна и Анастасия Николаевна были в Коканде (Узбекская ССР). Теперь этой доски нет. По чьему-то распоряжению ее сняли. (Ныне эта доска восстановлена. — Ред.)

Интересны воспоминания о первых встречах с отцом Понтием Веры Павловны Крутько. В те времена она вела светский образ жизни. Приехала в Михново наряженная, завитая. «О. Понтий, — вспоминает она, — посмотрел на меня и только воскликнул: “О-го-го”, — и больше ничего не сказал. А когда я приехала во второй раз, он посмотрел на мои подстриженные на затылке волосы и сказал: “Это не годится”». А Вера Павловна спросила о. Понтия, может ли она приехать в Михново на постоянное жительство. Он ответил: «Поболтайся еще пару лет, потом посмотрим». Так и случилось: только по истечении двух лет Вера Павловна приехала на постоянное жительство в Михново.

Оля Шиман живет в Михнове от 1937 года. Она рассказывает: «Однажды в церкви г. Молодечно я слушала проповедь о. Понтия (во время одной из его поездок по приходам). Говорил он об одном молодом человеке, которому надоела светская жизнь. Проходя мимо церкви, он зашел в нее. Служба уже кончилась, народу в церкви почти не было. Он подошел к иконе, изображающей Cтрашный Cуд, и долго стоял перед ней, рассматривая ее. К нему подошла незнакомая старушка и объяснила, что судьба человека на Cтрашном Cуде решается в зависимости от поступков и поведения его в жизни. Она посоветовала молодому человеку зайти в ближайший монастырь. Пришел. Привратник его не пускает. Молодой человек говорит, что хочет видеть настоятеля монастыря. Падает перед настоятелем на колени и спрашивает у него, как он может достичь спасения. Он остается в монастыре. Услышав эту проповедь о. Понтия о том, как можно спасти свою душу, Оля Шиман решила идти в Михново, о котором она уже слыхала от своих знакомых. К новому году отец отпустил ее туда. Домой она не вернулась, а осталась в Михново. Однако отец ее скоро приехал за ней и увез домой. Пробыв немного дома, она удрала против воли родителей обратно в Михново. Когда она пришла в Михновскую церковь и увидела о. Понтия, то сказала ему: «Батюшка, я хочу у Вас исповедоваться». А он посмотрел мне в глаза и говорит: «Завтра». На следующий день она снова подошла к о. Понтию, а он снова повторил: «Завтра». Три раза говорил ей о. Понтий «завтра». Оля подумала тогда, что она, видимо, великая грешница и он не хочет ее исповедовать. На четвертый день о. Понтий сам вышел на солею и спросил: «А где эта “великая грешница”?» «Он угадал мои мысли», — закончила свой рассказ Оля Шиман.

Хочу вспомнить еще об одной михновской жительнице. Это Маргарита Чернова, которая самая первая прибыла на жительство в Михново в 1916 году. Вот что она мне рассказала: «Батюшка о. Понтий всегда относился ко мне хорошо. Однажды он выезжал на приход в Белоруссию. Вместе с ним ехали Мария Николаевна, Варвара Николаевна, Вера Степановна. Иван Войтюлевич, который обыкновенно возил их, подъехал к крыльцу. Я вышла со всеми его провожать. Батюшка подошел ко мне и спросил: “Ты что, собралась уходить из Михнова?” Тогда мне исполнился 21 год. Он ласково поговорил со мной, и я решила остаться, хотя у меня и были мысли об уходе».

О. Понтий очень ласково относился к Варваре Николаевне и называл ее часто Варюшей, Марию Николаевну называл по имени-отчеству, очень редко Маней. Анастасию Николаевну иногда называл Настей. О. Понтий очень любил Марию Ярошук и часто называл ее Манечкой. После смерти о. Понтия, когда вывезли Варвару Николаевну, Мария Ярошук была старшей в Гае. Она умерла рано от туберкулеза. Я знал ее, она была очень доброжелательной, очень мягкая по характеру и красивая по наружности.

«Однажды со мной случилось такое происшествие, — продолжает свой рассказ Маргарита. — Некоторое время я была на Кроше. На участке около проезжей дороги мы как-то жали рожь. По дороге, ведущей в Табаришки, на возу ехал мимо польский офицер. Он остановился, заговорил со мной, а в конце сказал, что хочет взять меня к себе как дочку. Узнав об этом, о. Понтий приказал, чтобы я собрала вещи и перешла в Гай. Мне очень не хотелось уходить из Кроши, но я не смела ослушаться о. Понтия. Военный еще раз заезжал в Крошу, спрашивал обо мне, но меня уже в Кроше не было. Неизвестно, какая бы судьба постигла меня, если б я ушла к польскому офицеру».

Несколько слов о Вере Степановне Мешковской, к которой очень хорошо относился и [которую] любил о. Понтий. Она была духовной дочерью о. Понтия еще до приезда его в Михново. По профессии была медсестрой и трудилась в первую мировую войну на фронте. У нее было неудачное замужество. Дочка ее умерла маленькой. С мужем она разошлась. Приехала в Михново вскоре после прибытия туда о. Понтия. Она оказывала михновцам медицинскую помощь, ухаживала за всеми больными и заведовала домашней лавочкой, которую организовал на свои средства о. Понтий. Чтобы михновцы не переплачивали в тургельских лавках за продукты, он организовал покупку в оптовых складах в Вильне таких продуктов, как мешки с сахаром, бочки селедок, постное масло и т.д. Все это михновцы покупали без наценки на прибыль, а на вырученные деньги опять закупались новые продукты оптом. Сразу после войны и в те времена, когда Михново было еще колхозом, Вера Степановна помогала продавать в Вильнюсе продукты сельского хозяйства. Ездила она в город каждую неделю, возила тяжелую поклажу и выполняла это послушание, пока у нее для этого хватало сил. Последние годы своей жизни она долго и тяжело болела, но все свои страдания она переносила мужественно. Во время болезни за ней ухаживала очень самоотверженно Оля Шашура.

Теперь расскажу о своем знакомстве с Михновым, с Анастасией Дементьевной, а позже с о. Понтием. Когда в 1933 году я приехал на работу в Тургели и явился с визитом к тургельскому ксендзу прелату Шепетскому, он спросил, женат ли я. Узнав, что нет, он сказал: «У меня для Вас есть хорошая невеста, это внучка моей старой знакомой из Михнова — Анастасии Дементьевны Корецкой. Сходите, познакомьтесь и не мешкайте, чтобы кто-нибудь другой не похитил ее у Вас из-под носа». И я отправился через несколько дней в Михново. Анастасия Дементьевна была начитанной умной женщиной, умеющей вести разговор на любые темы. Анастасия Дементьевна расспрашивала меня, откуда я родом, кто мои родители. Оказалось, что она слышала о моей матери, известной в Вильне спортсменки по конному спорту еще в старое дореволюционное время. Я стал посещать уютный михновский дом с симпатичной бабушкой и миловидной внучкой по имени Ира. Скоро я познакомился с ее родителями Вячеславом Платоновичем и Марией Николаевной, а также с ее тетками Варварой Николаевной и Анастасией Николаевной. С Ирой мы подружились, вместе ездили верхом, катались на байдарке по реке Меречанке, играли в крокет в липовой аллее михновского парка, зимой ходили на лыжах. Скоро я сделал Ире формальное предложение на скамейке в липовой аллее Михновского парка, где, по семейному преданию, дед ее, Николай Осипович Корецкий, объяснился со своей будущей женой. Сразу же после Крещения, т.е. 20 января 1935 года, состоялась наша свадьба. Перед свадьбой я исповедовался у о. Понтия. На исповедь я шел с некоторым страхом ввиду того, что слышал о его строгости и требовательности. Ко мне он отнесся очень снисходительно и доброжелательно. Выслушав мою исповедь, он сказал, чтобы я старался исправиться, чаще ходил бы в церковь, по мере возможности соблюдал бы посты, помнил о Боге и любил Его, а также любил ближних своих, как самого себя…

В Михнове уже давно не происходило никаких светских увеселений, но тут было сделано исключение. Решено было пригласить моих родных, знакомых и некоторых подруг знакомых невесты. На свадьбе присутствовали три тургельских ксендза, среди них и наш сват, прелат Шепетский. Приглашенный на свадьбу о. Понтий отсутствовал, он избегал светского общества. Когда настало время венчания, все отправились в церковь. Только совсем недавно я узнал от михновского священника о. Константина, что свадьба наша была «при закрытых дверях». Михновцам не было разрешено присутствовать в церкви, чтобы не было тесноты. Количество сестер в то время было в Михнове во много раз больше, чем в настоящее время. Пел церковный хор, которым управляла Мария Николаевна. На свадьбе были также Ирины родители и тетки, Нина Васильевна Климович, старая знакомая моей семьи, наши соседи Родзевичи, тургельский ветврач Соколовский. Все было как положено, подали обручальные кольца. О. Понтий сказал: «Обручается раб Божий Борис рабе Божией Ирине» и наоборот. Он нас водил три раза вокруг аналоя. Ира была в белом платье, на голове традиционная фата. Я был в смокинге, белой накрахмаленной рубашке с черной мушкой. Все как полагалось, согласно моде того времени. Я предоставил Ире возможность первой вступить на разостланный ковер из розового атласа. Примета, что в супружеской жизни она будет главенствовать. Мне трудно сказать, насколько верна эта примета. После венчания о. Понтий поздравил нас, хор пропел «многая лета», мы поцеловались. Свадебный обряд был закончен. Сначала родные, затем знакомые подходили к нам с поздравлениями. Все приглашенные сели за большой стол в тогдашней столовой. Начались тосты и пожелания. Из напитков было только вино. Музыкантов не было. Решили, что неудобно, чтобы гремела музыка в Михновском доме. Да и не было тогда в обычае приглашать музыкантов и выбрасывать на свадьбу тысячи. Но танцы были под рояль и патефон. Играли в распространенную тогда игру: ставили шарады. Так началась наша семейная жизнь, которая продолжается уже многомного лет. Наступил роковой 1939 год. В январе месяце началась в Михнове тяжелая эпидемия гриппа. Было очень много больных. 14 января умерла матушка Мария Ивановна Томашевская, жена о. Павла. 19 января умерла Евдокия Гуринович. Тяжело заболел о. Понтий. У него после гриппа развилось двустороннее воспаление легких. По природе слабый, истощенный постами, он тяжело переносил болезнь, но состояние духа было у него радостное. В те времена мы, врачи, еще не располагали, как теперь, действенными средствами лечения этого заболевания. Много людей, особенно пожилого возраста, умирало тогда от воспаления легких. Через несколько дней, 23 января, умер и о. Понтий. До самого конца он был в полном сознании. Я его лечил и был при его смерти. Анастасия Николаевна тоже тяжело болела в это время. Она лежала в постели и не могла ухаживать за о. Понтием. Она предчувствовала кончину о. Понтия. Когда Мария Николаевна, возвращаясь от о. Понтия, заходила к ней, в ее глазах всегда были тревога и вопрос. После смерти о. Понтия слегла и Варвара Николаевна. У них обеих было воспаление легких, и на похоронах о. Понтия они не присутствовали. Отпевали его о. Иосиф Дзичковский, о. Павел, о. Григорий Жуков из Побени и дьякон Свято-Духова монастыря о. Сергий.

Можно предполагать, что в последние дни своей жизни о. Понтий молился о своей пастве, которую он не покинул и после смерти. Господь устроил так, что отец Понтий не дожил до того времени, когда он мог стать мучеником, а такое время приближалось. Вначале на его могиле стоял деревянный крест и была построена временная маленькая деревянная часовня. А несколько позже над его могилой была возведена часовня, которая стоит до настоящего времени. Она была построена под руководством и при ближайшем участии Владимира Павловича Крутько, брата Веры Павловны, — старшей на участке Михново. Позже он построил также железобетонный мост в Михнове через речку Меречанку. Многие духовные дети о. Понтия из тех приходов, которые он посещал при жизни, пришли в Михново и своим трудом участвовали в строительстве часовни. Теперь рядом с часовней похоронены по их желанию и три сестры Корецкие.

1939 год

Я был в отпуске и, как завзятый охотник, отправился на молодых тетеревов со своей собакой Дианкой, рыжим ирландским сеттером. Когда я вернулся, то нашел дома повестку о призыве в армию. Мобилизация. В Тургелях необыкновенное оживление.

На площади перед костелом толпа. Очереди перед магазинами. Народ выкупает соль и керосин. Дословно в последние минуты перед отъездом мне пришлось удалить у больного зуб. Жена при прощании плачет. Годовалая дочь наша Наташа не понимает серьезности положения и улыбается. 1 сентября началась польско-немецкая война. После ее окончания я некоторое время задержался в Варшаве, куда я попал вместе с отходящей с Востока польской армией. Из наших мест первым вернулся с войны житель дер. Павлово Дрозд, который был вместе со мной в одном батальоне. Дрозд рассказал, что во время одного из налетов немецкой авиации я был убит. Он сам видел, как я лежал убитый около своей лошади, на которой ехал верхом. В действительности же дело обстояло так: когда на нас налетели немецкие самолеты, начали стрелять из пулеметов и бросать бомбы, я соскочил со своей верховой лошади и лег ничком на землю, держа лошадь за повод. Дрозд подумал, что я убит, и, вернувшись домой, рассказал об этом. Тем временем эти слухи дошли до моей жены, и она была потрясена моей гибелью. Через несколько недель я вернулся с войны. Когда я ехал из Варшавы, то должен был перебираться через две границы: немецко-советскую и советско-литовскую. Тогда у нас была сметоновская Литва и границу стерегли строго. При переходе немецко-советской границы, которая проходила около станции Малкиня (Белосток тогда был советским), я и все мои попутчики были задержаны советскими пограничниками. Дело было ночью. Они очень вежливо отвезли нас назад, т.е. на немецкую территорию, откуда мы пришли. Но мы в ту же ночь вторично перешли границу в другом месте и благополучно добрались до ближайшей железнодорожной станции Малкиня, а затем через Белосток, Гродно, Лиду доехали до второй границы — советско-литовской. Тут нас изловили около Шальчининкай сметоновские пограничники, привезли в ближайшую деревню и начали допрашивать. Но меня узнали школьники. Они сказали: «Да ведь это наш доктор, он нас всегда осматривает в школе». Литовские пограничники поверили и отпустили меня. Я сел в поезд и доехал до станции Яшунай, а оттуда на попутной подводе до Тургель. Много было радости, когда «убитый» явился домой.

Великая Отечественная война. 1941–1945 годы

О возможности войны с немцами у нас никто не говорил и не думал. Наши места вместе с г. Вильнюсом советское правительство вернуло Литве как исконно литовские земли. Через год мы добровольно присоединились к Советскому Союзу и стали 16-й советской республикой. Сначала все было хорошо, но затем советская власть начала притеснять владельцев более крупных земельных участков, им надо было платить очень большие налоги, иначе им грозил арест и вывоз. Вывезли также и из Михнова сестер Корецких Варвару Николаевну и Анастасию Николаевну. Чудом уцелели лишь Мария Николаевна и Вячеслав Платонович. Последний случайно отсутствовал — поехал по делам в Вильнюс. Его предупредили, чтобы он не возвращался домой. Он нашел пристанище у Глаголевой. Она затем жила в Михнове до самой смерти и похоронена на михновском кладбище. Мария Николаевна, одетая как другие сестры, узнав, что ее ищут, вышла из дома никем не замеченная и укрывалась с помощью сестер в лесу. То, что Вячеслав Платонович и Мария Николаевна остались на месте, очень помогло михновцам пережить наступающие трудные времена. Между тем в Вильне и других городах и селах Литвы арестовывали и вывозили бывших служащих Польши и сметоновской Литвы, но вывозили также и людей совершенно случайных, например из Тургель забрали мою помощницу врача Лауру Пытель. Я и моя жена тоже были в неуверенности и сидели на упакованных чемоданах, и вдруг… в воскресенье 22 июня 1941 года я случайно включил радио и услышал выступление Молотова. Он говорил о вероломном нападении Гитлера на Советский Союз. Итак, война… К вечеру со стороны Вильнюса доносились разрывы бомб, которые фашисты бросали на аэропорт и железнодорожную станцию. На другой день появились небольшие разрозненные отряды Красной Армии, которые, потеряв связь между собой, спешно отходили на Восток. На третий день войны в Тургелях появились немецкие мотоциклисты, одетые в длинные плащи стального цвета. Они наводили панику на население, стреляли для устрашения людей. В соседней деревне убили ребенка, ранили старую женщину. Когда началась война и поднялась паника, Вячеслав Платонович вернулся домой. К нему обратились инструктор тургельского волисполкома Быков и тургельский житель по фамилии Копель с просьбой дать им лошадь с телегой, чтобы они могли поскорее выбраться из наших мест. Посоветовавшись со своими, Вячеслав Платонович дал им подводу, при этом не из страха, потому что бояться их уже было нечего, а из истинного христианского отношения к людям, желая помочь попавшим в беду. Копель не вернулся, пропал бесследно, говорят, что гитлеровцы убили его, потому что у него был ярковыраженный еврейский тип. А Быков вернулся в наши края после войны, совсем седой, с обезображенным лицом. Он выступил в Вильне на заседании уездного комитета партии и горячо защищал Вячеслава Платоновича Шафаловича и Михново.

Период немецкой оккупации был тяжелым. Все медицинские учреждения, созданные при советской власти, были ликвидированы. Мы, медицинские работники, должны были заняться частной практикой. Начались аресты и расстрелы советских активистов, евреев. Между прочим, гестаповцы убили около дер. Бигерды пять советских активистов. Тургельские евреи были помещены в гетто в Яшунах, а потом зверски убиты в лесу Ленкишского лесничества недалеко от дер. Гай. Фашисты держали их в Яшунском палаце. Их там почти не кормили. Михновцы посылали им продукты. Однако это было сопряжено с большим риском. Во время войны михновцы кормили и помогали очень многим нуждающимся в Вильне и окрестностях.

Интересно вспомнить историю михновца Трифона Сологуба. В 1939 году он был призван в польскую армию и попал в немецкий плен. Сначала он был в лагере для военнопленных, а затем его направили к одному немецкому крестьянину на сельскохозяйственные работы. Но Трифон, строго соблюдая посты, не стал есть ничего скоромного в постные дни, по воскресеньям и в дни церковных праздников он отказывался работать. Хозяин вообразил, что это с его стороны саботаж, что он не хочет есть, чтобы быть не в состоянии работать, как рассуждал хозяин, и отправил его назад в лагерь. Там его высекли и отправили снова к хозяину, но это не помогло. Трифон продолжал постить и не изменил своего поведения. После этого хозяин решил, что Трифон ненормальный, и отправил его назад в лагерь. В конце концов немцам надоело с ним возиться, и его отпустили из плена. Он вернулся домой задолго до окончания войны в 1942 году. Это хранение Божие, что для Трифона вся эта история окончилась так счастливо, ведь немцы могли бы поступить с ним и более сурово. К концу 1943 года в наших краях появились отряды польских партизан, которые тоже бесчинствовали и убивали советских активистов. Следует упомянуть, что в Михнове во время немецкой оккупации скрывались некоторые советские активисты из Белоруссии. Это Николай Трубач с женой и дочерью, которые жили и работали на мельнице в Кроше. Недавно дочь Николая, Ира Трубач, навестила Михново, заходила к нам, и мы вспоминали прошлое. Кроме них в Михнове укрывался еще советский активист Николай Гринцевич и другие. В это опасное время они нашли в Михнове приют. Но их местопребывание там стало известно, и им пришлось покинуть Михново и укрываться в другом месте.

Потрепанные под Москвой, разбитые на Курской дуге, под Сталинградом и в других сражениях гитлеровцы откатывались назад и покидали огромные пространства нашей страны. Фронт приближался к нам. Перед своим отходом гитлеровцы окружили Тургели и согнали всех его жителей, в том числе и меня с семьей, за костельную ограду. Нас там продержали несколько часов. Что они с нами хотели сделать, неизвестно. Но… грянули выстрелы приближающихся советских танков, и фашисты нас отпустили, им было некогда расправляться с нами, они должны были уносить свои собственные шкуры. Мы были спасены.

Вскоре после изгнания гитлеровцев из наших краев приключилась страшная история, о которой я хочу упомянуть. Она была мною написана и напечатана в Шальчининкской районной газете под названием «Их было семеро». Кратко передам содержание этой истории. Как-то после обеда приходит ко мне знакомый житель Тургелей и говорит: «Выйдите, доктор, и посмотрите, кого мы вам привезли». Я вышел во двор и ужаснулся. На санях было свалено семь тел, они были раздеты, некоторые в кальсонах, у всех у них выстрелом в затылок были прострелены черепа. Один из них был еще живым, но без сознания. Оказалось, что все они принадлежали к числу «народных защитников» или «истребителей» — отряду, созданному советской властью из числа местных парней в основном в возрасте от 18 до 20 лет. Большинство их проживало в местечке Тургеляй или соседних деревнях. Многих из них я знал лично. Народные защитники поехали на разведку по соседним населенным пунктам и в деревне Лесьна, в 5 км от Тургель, их окружил крупный отряд националистов и всех их перебил. Только один из них, Дулько с Долгой улицы, жил еще два дня. Я его навещал, делал перевязки. Но все же на свете, видно, существует закон высшей справедливости: через несколько дней отряд националистов был почти полностью уничтожен советскими войсками из так называемой Вихровской дивизии.

После изгнания гитлеровцев из наших мест был объявлен приказ о мобилизации людей в советскую армию. Но взбунтованный и деморализованный народ не знал, что делать. Начались облавы. Пойманных отправляли на шахты и на другие работы. Только проживающие в Михново мужчины призывного возраста добровольно явились на призывной пункт и служили в советской армии. Было их четверо. Это Петр Тихонович Гайдарович 1909 года рождения. Он был на фронте, дошел до Калининграда, был ранен в правую руку разрывной пулей, лечился полтора месяца в Каунасе, потом в Чебоксарах, признан инвалидом второй группы, награжден медалями за отвагу. Когда в Михнове образовался колхоз, он был избран председателем колхоза. Вторым был Иван Макарович Баслык. Он служил в артиллерии разведчиком-наблюдателем. Воевал на 2-м Белорусском фронте. Его дивизия брала польские города Гданьск, Свинемунде, дошла до реки Эльбы. Он тоже имеет награды, ордена и медали за отвагу. Третий михновец, Викентий Андреевич Виринский, 1923 года рождения, воевал на 1-м Белорусском фронте. От реки Вислы он дошел до города Познани и Берлина, служил в артиллерии связистом, за боевые заслуги награжден медалями. А теперь он награжден орденом Трудового Красного Знамени за хорошую работу в совхозе. После войны все они вернулись в Михново, где проживают и работают в настоящее время. Четвертым михновцем, ушедшем на войну, был Николай Квяткевич, но в настоящее время он тут не проживает.

В жизни Михнова начался новый «советский» период. Вскоре был создан колхоз «Михново». Председателем был избран Петр Тихонович Гайдарович, его заместителем был Вячеслав Платонович Шафалович. Вера Павловна Крутько стала бухгалтером колхоза (она окончила в свое время польский торговый техникум).

Вячеславу Платоновичу пришлось приложить много труда для защиты колхоза «Михново» от нападок со стороны местных властей и завистников. В Михнове тогда всего было в изобилии, потому что хозяйство там было поставлено хорошо. Михновцы полностью и своевременно рассчитывались с государством, в то время как соседние новосозданные колхозы дословно прозябали и хозяйство в них еще не было налажено. В районные и республиканские партийные и советские органы поступали постоянные жалобы на «монахов», так называли михновцев. Говорили, что заправилой у них является бывший помещик и царский офицер. И только благодаря тому, что среди начальства были разумные и хорошие люди, Михново уцелело как колхоз. Среди этих разумных людей были: т. Писарев из Совета Министров, т. Василенко — первый секретарь парткома Вильнюсского уезда, т. Пашкевич из земельного уездного отдела. Благодаря этим людям Михновский колхоз просуществовал 13 лет: с 1951 до 1964 г. Правда, были попытки развалить Михново изнутри. Был даже подослан провокатор священник, который имел задание доказать, что михновцы — это сектанты. Вячеслав Платонович даже ездил по этому делу в Москву и добился аудиенции у патриарха Алексия. Патриарх, оказывается, в бытность свою епископом в Ленинграде встречался с о. Понтием, который служил тогда в епархии. Он вспомнил о. Понтия, отзывался о нем одобрительно и с уважением и сказал: «Вы правильно делаете, что почитаете память своего батюшки». Дело о михновской «секте» было прекращено, а священник-провокатор из Михнова был убран. Вскоре в Михново вернулся о. Константин Авдей, который спустя некоторое время вынужден был опять покинуть общину.

Ввиду того, что в истории Михнова большую роль сыграл Вячеслав Платонович, хочу более подробно рассказать о нем. Вячеслав Платонович родился в семье военного. Отец его был царским генералом. Вячеслав Платонович учился сначала в Московском кадетском корпусе, затем в Михайловском артиллерийском училище в Петербурге. После его окончания был назначен в 25-ю артиллерийскую бригаду в Двинске, а затем был переведен в 27-ю артиллерийскую бригаду в Вильно. Со своей будущей женой Марией Николаевной он познакомился в 1911 году в имении Павлово на именинах баронессы Дельвиг. Мария Николаевна ему сразу понравилась: веселая, хорошо танцевала, ездила верхом, знала иностранные языки. Вскоре состоялась их свадьба, родилась дочка. Когда началась Первая мировая война в 1914 году, Вячеслав Платонович пошел на войну. В первые же месяцы войны армия генерала Самсонова, в состав которой входила 27-я артиллерийская бригада, была окружена и разбита в Восточной Пруссии. Братьям Шафаловичам удалось избежать немецкого плена. Вячеслав Платонович к концу войны уже в чине подполковника служил при штабе Северной армии, расположенной в районе города Риги. Мария Николаевна с двухлетней дочкой Ирочкой, чтобы не терять связи с мужем, уехала в Петроград и жила там у своих родственников Чагиных. Когда произошла революция и фронт развалился, Вячеслав Платонович приехал в Петроград к жене и дочери. Ему, как бывшему кадровому офицеру царской армии, было трудно устроиться куда-либо на работу. Он и его товарищи создали артель и расчищали снег на улицах. В конце концов он поступил служить в Красную Армию и получил назначение в Ярославль. Но тут пришло письмо от Анастасии Дементьевны из Михнова, которая писала: «Приезжайте домой, картошки хватит для всех». Ввиду того что жизнь в Петрограде стала голодной и опасной, кругом шли аресты, Вячеслав Платонович и Мария Николаевна решили ехать домой в Михново. С большими приключениями им удалось перебраться через линию фронта. В наших краях еще были немцы, которые проиграли войну на Западе. Они собрались уходить домой в Германию. Шафаловичи добрались до Михнова и поселились в большом Михновском доме. Тогда еще не было ни Кроши, ни Гая и все жили вместе. Через некоторое время приехала из Петербурга и семья Петеровых: совсем одряхлевший генерал Петеров, больная Анна Аркадьевна и маленький Коля, их сын.

После ухода немцев в Вильне образовалась рабоче-крестьянская власть, появились ревкомы, начались аресты. Семья Корецких была арестована и некоторое время находилась в Виленской тюрьме. В конце концов, не найдя никакой вины, их отпустили. Когда они были арестованы, им очень помогал Иван Войтюлевич. За это Анастасия Дементьевна подарила ему позже несколько гектаров земли: участок, называемый Лысой Горкой, где он обосновался с семьей, построился и жил долгие годы до выезда своего в 1945 году в Польшу. За его помощь Михнову Ивана Войтюлевича люди прозвали спасителем.

В 1919 году на наших землях образовалась Польша. Тут Вячеслав Платонович, можно сказать, «перековал меч на орало», т.е. из кадрового офицера превратился в хозяина-землероба. Вячеслав Платонович стал изучать польский язык, без знания которого было трудно добиться чего-нибудь в польских учреждениях. Анастасия Дементьевна перед отъездом (в Палестину. — Ред.) разделила имение между дочерьми на три участка, которые стали называться Крошей, Гаем, а центральный остался Михновом. Вячеслав Платонович приступил к строительству своего участка на Кроше. Он списался с родственником Корецких, Чагиным, проживающим в Петрограде, которому принадлежала так называемая «Чагинская дача», и купил ее у него. Дом был перенесен на Крошу. Так образовалось хозяйство Кроша, где поселилась семья Шафаловичей. Вячеслав Платонович оказался хорошим хозяином: он разбил сад, огород, завел лошадей, коров, свиней. Построил мельницу, сделал запруду на небольшом ручье, впадающем в реку Меречанку. Он очень много читал книг о сельском хозяйстве и изучил его досконально.

В 1921 году, когда в Михнове о. Понтий круто изменил внутренний уклад жизни, стали прибывать люди, желающие жить по правилам, установленным о. Понтием. Когда строили крошанский дом, о. Понтий сказал, как бы предвидя будущее: «Стройте дом побольше, пригодится». И дом построили большой. Когда я женился на дочери Вячеслава Платоновича, он крепко помог нам в строительстве нашего тургельского дома. Я еще был неопытным молодым человеком, и Вячеслав Платонович взял на себя всю тяжесть забот по строительству.

В начале гитлеровской оккупации немцы пригнали около ста советских военнопленных в бывшее имение Андриево, принадлежащее прежде не безызвестному в наших краях генералу Желиговскому. Я и михновцы добились того, что немецкие охранники стали их отпускать на работу в Михново, а потом и в другие соседние с Андриевым места. Там их кормили и давали с собой продукты, что дало им возможность выжить в Андриевском лагере для военнопленных. Скоро их отправили в Германию. Некоторые их них уже после войны писали Вячеславу Платоновичу и благодарили за оказанную им помощь.

Вся эта история, описанная мною, была напечатана в республиканской газете «Тиеса» («Tiesa») на литовском языке. Нина Варфоломеевна Ивашевич из Михнова вспоминает o своих детских годах в Михнове и о том, как Вячеслав Платонович любил и хорошо относился к детям и играл с ними в жмурки на елке. Хочу процитировать здесь то, что написал о Вячеславе Платоновиче живущий на Кроше Алексей Николаевич Петровский: «Вся его жизнь с нами переполнена тяжелым трудом ради живущих с ним его близких. Это был человек в высшей степени сострадательный ко всем, справедливый, не терпящий лукавства и лицемерия. Он трудился нисколько не щадя себя, несмотря на свое болезненное состояние и преклонный возраст, и служил примером для всех окружающих его. Сколько он перевернул земли лопатой, копал погреба и ямы силосные, сколько перевернул камней, разрывая старые фундаменты, сколько перепилил леса с более молодыми, чем сам! И как это все он переносил — трудно описать. Здесь только вкратце описан его физический труд. А кто может определить его душевный труд, который он нес? Он за каждого человека, живущего с ним, болел душой, всякому старался помочь в трудных обстоятельствах: кого вразумить, кого ободрить, кого утешить. Из многих таких случаев опишу один, который мне пришлось видеть и отчасти быть участником. Это было во время окончания войны с Гитлером. Наш Петр Тихонович лежал раненый в госпитале в Каунасе, и Вячеслав Платонович, сам болезненный, в преклонных летах, решил навестить его. И, собрав большой целый ящик провианта разного рода, он поехал со мною в Вильно на лошади, а там с нашей квартиры пришлось мне нести с ним (этот груз. — Ред.) на вокзал через пешеходный мост по ступеням. Я, будучи много моложе его, так устал, что едва дотащил до места. А ему одному пришлось там возиться с таким грузом, пока добрался до госпиталя. И как он обрадовал Петра Тихоновича своим посещением! Этот его поступок ясно определяет высоту его духа и любви к людям. Если описать подробно все его добрые дела, то пришлось бы написать немало». Многие годы Вячеславу Платоновичу удавалось отстаивать независимость Михнова, но в 1964 году колхоз «Михново» был ликвидирован и включен в состав Табаришского совхоза. Вячеслав Платонович остался не у дел. Теперь он мог немного отдохнуть. Но приближалась старость, начались всякие болезни, в особенности беспокоило сердце. 5 октября 1968 года Вячеслава Платоновича не стало. Он не захотел быть похороненным в семейной часовнеусыпальнице, а просил, чтобы его похоронили на открытом месте, чтобы гроб его опустили в землю, которой он посвятил значительную часть своей жизни, которую он так любил и на которой он работал физически, и работал, пока были силы, тяжело работал. Я думаю, что память об этом большом труженике и заступнике Михнова надолго сохранится среди тех, кто его знал.

6. После смерти о. Понтия, согласно его заветам

Время шло. Умерли Варвара Николаевна, Мария Николаевна, Анастасия Николаевна. Не стало Вячеслава Платоновича. После смерти о. Понтия прошло более сорока лет. Вместо умерших сестер Корецких старшими на отдельных участках стали: в центре — Вера Павловна Крутько, на Кроше еще Марией Николаевной была назначена Вера Азончик, на участке Гай — Аглаида Понтиевна Рупышева, дочь отца Понтия. Богослужения совершает и духовником михновцев является отец Константин Авдей. Весь внутренний уклад жизни в Михнове остался без особых перемен. Вспоминается мне один из октябрьских дней 1982 года. Я пошел в Михново. Дорога сухая, дождя давно не было. С левой стороны от дороги виднелась изумрудная зелень посеянной ржи. Немного дальше справа на совхозном поле идет уборка кормовых бураков, их вырывают из земли и складывают в большие кучи, чтобы затем, обрезав зелень, спрятать на зиму в бурты. Кругом тишина, какая бывает только осенью. На деревьях уже заметны цвета осени: утренние заморозки разукрасили листья деревьев в золотистый, багрянокрасный, во все цвета радуги.

Я подошел к нашей речке Меречанке. Не слышно голосов птиц. Еще несколько дней тому назад я слышал и видел около дома в своем саду скворцов. Это было только один раз, больше скворцы не показывались. Еще сравнительно недавно (несколько недель тому назад) в Михнове слышно было клекотание аистов, и перед отлетом они совершали свои тренировочные полеты. В этом году их было исключительно много. Но они уже улетели. Только можно еще услышать воркование голубей особой «михновской» породы: они светло-серого цвета и по величине меньше обыкновенных домашних. Очевидно, они произошли от скрещивания дикого голубя с домашними. Я прошел по липовой аллее и уселся отдохнуть на «исторической» скамейке. В михновском саду сгребают опавшие листья, уже нагребли большие кучи, а они все падают и падают. Я прошел на кладбище к могилам моей матери, тетки Ксении, нашего не увидевшего света Божия сына, трех сестер Корецких, Вячеслава Платоновича, к часовне на могилу о. Понтия. На скамейке около могилы трех сестер я увидел одну из михновских сестер Маню Мелюк. Она сказала: «Я часто прихожу на их могилы, вспоминаю прожитые рядом с ними годы. Мысленно беседую с ними. После их смерти я чувствую себя очень одинокой. Не с кем поделиться своими мыслями, переживаниями. В их лице я имела надежную духовную опору. К ним я всегда обращалась за поддержкой и утешением. Ведь они были так добры и отзывчивы ко всем нам. Трудно смириться с их утратой и забыть их». Я как умел старался утешить Маню. Скоро она ушла домой исполнять свои обязанности: она работает на кухне поваром и является великим мастером в приготовлении не только обыкновенной скоромной, но и постной пищи, что намного трудней. Немного посидев, я тоже встал и пошел домой.

С Михновом меня связывают не только родственные отношения — моя жена из Михнова, но и могилы моей матери, тетки, сына, которые похоронены в Михнове. Я хочу вкратце вспомнить о них. Моя мать — Екатерина Петровна Петухова из дома Салтыкова. До первой империалистической войны вела светский образ жизни. Она была довольно знатной и богатой дамой. Умерла моя мать в 1967 году в возрасте 86 лет. Похоронена на михновском кладбище.

Тут же похоронена ее родная сестра, моя тетя, Ксения Петровна Розовская, тоже урожденная Салтыкова. Муж ее был многолетним заместителем директора Путиловского, в настоящее время Кировского завода в Ленинграде. Они жили хорошо и ни в чем не нуждались ни в царское, ни в советское время. Но в 1941 году, когда началась Отечественная война, Розовского вывезли в Сибирь, где он умер от развившегося у него от недоедания туберкулеза легких. Тетка моя, Ксения, была в молодости балериной и танцевала характерные танцы в театрах Петербурга. Она поехала в Сибирь добровольно вслед за вывезенным мужем, а когда вернулась, ей в паспорте почему-то проставили «100». Это значит, что она имеет право проживать не ближе, чем за 100 км от Ленинграда. Она купила в Толмачеве за Лугой домик и там жила. А деньги на покупку дома она получила от продажи одной серьги с бриллиантом.

Живя в Толмачеве, тетка Ксения часто ездила в Ленинград в гости к своим родственникам и знакомым. Под старость она плохо видела одним глазом, и ее при переходе улицы, сбила грузовая машина. После этого она долго лечилась, даже одно время в психиатрической больнице. «Друзья» ее обобрали и, когда у нее уже ничего не было, привезли ее к нам, в Тургели, где, прожив около двух лет, она умерла и похоронена почти рядом со своей сестрой.

Посещая могилы своей матери, тетки и сына, я раздумывал над жизнью человеческой, и мне припомнились стихи поэта Державина: «Река времен в своем стремленьи уносит все дела людей и топит в пропасти забвенья народы, царства и царей». Но случается, что идеи духовного начала остаются и существуют дольше быстро проходящей человеческой жизни. Они передаются другим людям, пришедшим на смену умерших, иногда живут в веках, озаряя и поддерживая души отдавшихся им людей. Недавно исполнилось 43 года со дня смерти о. Понтия. Однако память о нем живет в наших сердцах. Не является ли это залогом бессмертия, о котором мечтают многие? Пожелаю же вам, духовным наследникам отца Понтия и трех сестер, свято хранить и укреплять в сердцах ваших их заветы — эту поистине духовную твердыню православия.

Эпилог

Когда я приступил к собиранию материалов для своего труда, я несколько дней провел в Михнове. Утром, еще лежа в постели, я вспоминал то, о чем мне накануне рассказывали михновские старожилы, т.е. о жизни в Михнове и далеком прошлом. А в углу, где я лежал, светилась перед иконами неугасимая лампада. Я вставал, садился за письменный стол и записывал все мною услышанное. Я размышлял также о смысле существования Михнова и пришел к убеждению, что для многих оно очень нужно, что здесь они обретают то, чего им недоставало: находят утешение в своей часто одинокой жизни, утешение в молитве, в посте, а кто может, и в труде. И они уже не одиноки в жизни, их окружают любящие единомышленники.

Во время пребывания моего в Михнове припомнились мне похороны последней из трех сестер Корецких — Анастасии Николаевны. Когда гроб ее опускали в глубоко выкопанную могилу и по крышке его застучали промерзшие комья земли. Могилу ее засыпали михновские братья.

И вот я теперь исполнил свой долг. Может, мой скромный литературный труд поможет сохранить на долгие годы память о создателях и руководителях михновского христианского объединения, а в ваших сердцах и в сердцах тех, кто придет вам на смену, укрепит на начало, заложенное ими. Вечная им память!

И.В. Петухова (19.08.1913–25.06.2005) — урожденная Шафалович. Педагог, работала в Тургельской школе. Ее воспоминания записаны в ходе интервью, которое она дала журналистам ТВ Литовской Республики А. Асовской и Э. Гер в 1991 г. На основе материалов интервью был снят документальный фильм «Три сестры», демонстрировавшийся по литовскому телевидению. В тексте сохранены особенности старой классической нормы произношения.

В этом поместье родилась и выросла моя мама Мария Николаевна Корецкая. Она вышла замуж за потомственного военного Вячеслава Платоновича Шафаловича и по причине службы мужа жила в Вильнюсе. А потом, после войны с Германией 1914 года и революции 1917 года, переехала и стала жить в Кроше. А поместье это было основано еще во времена моего детства.

Я вышла замуж в 1935 году. Мой муж Борис Александрович Петухов был известным в округе врачом. Я же работала в тургельской школе учительницей. Наше знакомство с Борисом Александровичем состоялось в Михнове. По приезде в Тургели он наносил визиты всем помещикам, и нас тоже навестил. Потом мы часто с ним встречались, плавали по реке на байдарке, катались верхом на лошадях. Правда, это были не скаковые, а обыкновенные деревенские рабочие лошади. А спустя год Борис Александрович попросил моей руки. Свадьба состоялась в Михнове. Невеста, как правило, меньше всего замечает, сколько было приглашенных персон и что подавали на стол. Только помню, что на свадьбу приезжали отец Бориса Александровича и его брат, с женами и детьми, а также были наши соседи, знакомые.

Поначалу мы жили в Тургелях на частной квартире. Потом уже с помощью родителей в 1937 году построили там себе дом. И до сих пор этот дом стоит, только теперь мы меньше в нем живем, поскольку уже не работаем, а зимой я больше живу в Вильнюсе у детей.

Как мы жили, с кем и как общались? В нескольких верстах от нас в Весечанах, Стабавишках были имения, где жили местные помещики. Хоть и нечасто, мы наносили им визиты и они приезжали к нам. В Тургелях же нас окружала местная интеллигенция: учителя, аптекарь, врач, ксендзы, духовенство. А вот в Вильнюс ездили часто. Там у нас было много знакомых. Вот один из примеров нашей жизни. Я хорошо помню благотворительный бал во дворце в Половах. Его устроителями были члены общества борьбы с туберкулезом, местная знать и интеллигенция. Бал был очень красивый. Дамы блистали в дорогих нарядах. Из Вильнюса были приглашены музыканты, работал буфет, и проводилась лотерея. Все участники бала, и даже крестьяне, вносили пожертвования. Все знали, что средства, собранные во время благотворительных акций, направлялись в помощь больным туберкулезом. Общество имело машину, оборудованную рентгеновской аппаратурой, которая объезжала сельские местечки, деревни. Врачи проводили обследование населения, и если выявлялись признаки заболевания туберкулезом, больным назначалось лечение.

Михново является христианской православной общиной, которая была основана моими родными под влиянием и руководством отца Понтия. Вероятно, создание общины для людей, желающих религиозно жить и трудиться, явилось проявлениями чистых помыслов и благими движениями души близких мне людей, которым захотелось жить жизнью, основанной на примерах первых христианских общин. И такая община с Божией помощью здесь родилась. При отце Понтии в ней было более ста человек. Все насельники были дружны и жили единой семьей. Я росла и дружила с Ниной Варфоломеевной Ивашевич, Машей Лавровой.

А было и так. Дети, вырастая, уходили. Их больше привлекала светская жизнь, нежели строгая аскетическая, которой жили насельники общины. Да и работа в сельском хозяйстве тяжелая, а люди ищут более легкой жизни. Но это было позднее. Сейчас мало кто приходит, и в общине сегодня где-то порядка 50 человек.

После приезда в поместье Корецких священника о. Понтия Рупышева в Михново была создана религиозная община, которая существует до сегодняшнего времени. Ее образовали мои родители и мои тети. Приехал такой священник, отец Понтий Рупышев, и вот под его влиянием и руководством они основали общину для людей, желающих религиозно жить и трудиться. Моим родным под движением своей души захотелось жить такой жизнью.

Но я была молода. Жить так, как жили мои родные, мне не очень-то хотелось, и до своего замужества я больше пребывала у бабушки Анастасии Дементьевны, которая вела светский образ жизни. Ее посещало много людей, она сама принимала гостей и выезжала с визитами. Под влиянием бабушки я много читала, и в моем воспитании преобладала светская сторона жизни. К поступлению в гимназию меня готовила домашняя учительница, которую специально для этого наняли мои родители. Она приезжала и жила в Кроше.

Михновские дети тоже учились в михновской домашней школе, в семинарии.

В те годы Виленский край принадлежал Польше. И это в некоторой степени вносило определенные особенности в нашу жизнь. Официальный язык тогда был польский. Мы прекрасно понимали, что очень хорошо было бы говорить на государственном языке. У нас дома в ходу был русский язык. Но на улице, в общественных местах, чтобы не обращать на себя внимания, мы между собою всегда говорили по-польски. Правда, моя мама, Мария Николаевна, польского не знала, и поэтому во всех магазинах она всегда говорила по-русски. Но так как это был капиталистический край и владельцы частных магазинов были заинтересованы в клиентах, ее всегда хорошо понимали и обслуживали.

Уклад жизни в поместьях был трудным. В сельском хозяйстве в те годы не было такой, как сейчас, техники. Простым людям тяжело жилось, они считали злотые, ведь сельскохозяйственная продукция была слишком дешевая, а товары в городе и запасные части для сельхозмашин были очень дорогими. Да и самим помещикам, хоть они и вели светский образ жизни, тоже жилось нелегко. Многие имения были заложены. Надо было не только налоги платить в казну, но и проценты в банк по долгам. И наступало время, когда приходили кредиторы и описывали имущество.

Но в михновском поместье жилось легче. Легче, потому что оно не было заложено и не имело долгов. Дедушка Николай Осипович был прекрасным хозяином. Он умело вел хозяйство, да так, что мы ни в чем не нуждались. А когда дедушка умер, бабушка на сбережения мужа построила церковь в Михнове. Но это произошло уже после того, как она побывала на богомолье в Оптиной пустыни в 1915 году. Оттуда она привезла икону Божией Матери «Спорительница хлебов», в честь которой воздвигла в поместье домовую церковь.

В Михново работали все, невзирая на происхождение. Отец мой трудился в поле, на мукомольне и на разных тяжелых работах. Делал все, что было нужно: и землю копал, и убирал урожай. Вначале нанимали рабочих, потом обходились без них.

Когда создалась община, в нее поначалу приходили одни женщины, потом стали приходить и мужчины. Тетушки в полевых работах мало участвовали, но они вели домашнее хозяйство, занимались административными делами.

Анастасия Дементьевна поделила поместье между тремя дочерями. Центральную усадьбу, Михново, она оставила Анастасии Николаевне; в Кроше обустроились мои родители, а в Гаю — Варвара Николаевна. В Кроше было более 150 десятин, в Михново и Гаю приблизительно столько же. Кроме того, один участок, где было несколько десятин земли, бабушка выделила для содержания храма. Скорбященская церковь была домовой и, в отличие от приходских церквей, в которых были прихожане, доходов никаких не имела. В ней молились домочадцы. Поэтому приходилось содержать храм от доходов, что приносила земля. Я уже говорила, что техники такой, как сейчас, тогда не было. В плуги, косилки, жатки, которыми жали зерновые, запрягали лошадей. Надо было идти вслед за жатками и вязать снопы. В имении содержалось много коров. Был у нас и арендатор, который арендовал помещение. Он скупал молоко и изготовлял сыры. И плата за аренду тоже являлась источником дохода. А вся продукция, производимая михновским хозяйством, шла на житейские нужды: уплату податей, на содержание насельников Михнова.

Борис Александрович Петухов был единственный врач в округе. Он оказывал медицинскую помощь, всем, кто в этом нуждался. Врачей тогда называли по-латыни словом «омнибус». Такие врачи должны были уметь делать все. Борис Александрович был земский врач. А это в одном лице и гинеколог, и хирург, даже больные зубы он вырывал. У него была маска для наркоза. Правда, аппендицит он не удалял. А вот гинекологические операции, чтобы помочь женщине во время родов, был просто вынужден делать. Роддома тогда не было.

(В беседу вступает дочь Ирины Вячеславовны Наталия Борисовна):

К операции подключались все члены семьи. Бывало, даже падали в обморок. Однажды привезли девочку. Лошадь ударила ее копытом в лицо, и оно все было размозжено. Электричества у нас не было, и мне пришлось стоять рядом и держать керосиновую лампу. Папа обрабатывал и зашивал рану. При виде рваной раны, запаха крови мне стало так плохо, что я еле-еле успела поставить на место лампу, и потом папа спасал уже меня.

Когда началась война, это был 1939 год, когда Германия напала на Польшу, мой муж окончил специальные курсы подхорунжих для врачей и пошел на фронт, — продолжила свой рассказ Ирина Вячеславовна. — Войска, где он служил, были окружены и с боями пробивались к Варшаве. А Борис Александрович во время осады Варшавы, если мне не изменяет память, был там комендантом большого военного госпиталя. А когда пришли немцы, он снял мундир и еще некоторое время работал в Варшаве в этом же госпитале, но уже как рядовой врач. Работал до тех пор, пока не узнал, что советские войска отступили. Тогда он решил, что это благоприятный момент, вернуться домой и с некоторыми приключениями перебирался через границы немецко-советскую, потом советско-литовскую. На границе, возле Шальчининкай, его задержали литовские власти. А тут появились дети-школьники, которые узнали своего доктора и закричали: «Это же наш доктор!» И только тогда пограничники поверили, что он из местных, и отпустили. Так он вернулся домой. Все дело в том, что Борис Александрович проводил ежегодные осмотры школьников в 37 окрестных школах, включая Шальчининкай. Это была очень большая работа. Ранним утром ему подавали лошадь, и он уезжал на целый день. Поэтому не случайно дети узнали его на границе.

В годы войны немцы пригнали в имение Андриево человек сорок пленных советских солдат и там их временно разместили. Кормили их очень плохо. Они собирали и ели даже капустные листья. Пленные голодали и умирали от голода. И тогда Борис Александрович решил им помочь. Вначале он обратился к населению, которое уважало своего доктора. На его призыв многие откликнулись. Жители, в основном крестьяне, привозили продукты, приносили одежду, стали приглашать к себе на работы. Пленных кормили и с собой давали им еду. Оказанием помощи пленным занялись и в Михнове. В Андриево специально вызвали священника, и михновцы обратились к немцам с просьбой приводить пленных на работу к ним. Немцы согласились. Это была зима, начинались морозы. Военнопленным надо было работать, они рубили дрова. Было холодно, люди мерзли. У них не было даже варежек. И тогда михновцы и для них, и для немцев-конвоиров за неделю связали рукавицы. Я помню, как пленных кормили. Они садились за стол и очень удивлялись тому, как много на столе было хлеба. А хлеб в Михнове выпекали в русской печке большими караваями. Сразу на стол подавали по нескольку булок, нарезанных кусками. Поначалу голодные пленные быстро расхватывали хлеб с подноса, прятали его. А потом привыкли к тому, что хлеба хватает на всех. Пленных приводили в церковь, где они исповедовались, причащались Святых Христовых Таин…

Потом уже, когда освободили Литву, часть из них ушла на фронт. С фронта они писали письма, благодарили, обещали приехать. Однажды отец мой шел по Вильнюсу, а навстречу двигалась колонна солдат. И вдруг выскочили из колоны мужчины и, бросившись к нему, закричали: «Папаша, папаша!» Оказалось, что это были бывшие военнопленные, которые были в Михнове. Они узнали моего отца.

И во время, и после войны в Литве была сложная обстановка. В округе было тревожно и беспокойно. Но михновцев никто не трогал. Господь берег.

А в Тургелях менялись власти. Здесь также воевали и партизаны польской Армии Крайовой. Тургели являлся их центром. Партизаны выступали против всех: против немцев, литовцев, коммунистов. Тургели они взяли штурмом, когда там была литовская власть. В один из вечеров начался обстрел. Помню, как мы, дрожа от страха, сидели дома. Неожиданно раздался стук в дверь. К нам пришел раненый литовский полицейский. Борис Александрович сделал ему перевязку и разместил у себя в кабинете. А потом забрал у него оружие и выкинул, так как знал: если придут польские партизаны, обнаружат раненого, да еще и с оружием, это плохо кончится для всех. Раненый укрывался у нас до утра. А когда партизаны ушли, он покинул наш дом. Литовцы сразу из Тургель уехали, тут было опасно оставаться. Одну женщину, которая била валенки и по делам ездила в Вильнюс, обвинили в шпионаже и застрелили.

Один тургельский житель от кого-то узнал, что польские партизаны готовятся напасть на Тургели, стал всех предупреждать о грозящей опасности. Его расстреляли на площади. Очень было страшно.

В 1940 году в Литву пришли советские войска. Вначале было мало каких-либо изменений как в нашей повседневной жизни, так и в соседних имениях. Вывозки наиболее состоятельных домовладельцев и помещиков начались за неделю до начала войны. В это же время из Михново вывезли в ссылку двух моих тетушек — Анастасию Николаевну и Варвару Николаевну. Моим родителям Марии Николаевне и Вячеславу Платоновичу удалось скрыться.

А Анастасия Николаевна и Варвара Николаевна вначале были в Сибири, потом их отправили в Узбекистан в Коканд. В ссылке они ужасно голодали, и у них даже начинался голодный понос. Тогда еды всем не хватало. Мои тети рассказывали о том, как в длинных очередях за хлебом, который выдавался по карточкам, стояли матери с детьми, а мимо проходили люди, получившие свою пайку хлеба. Но ребятишки, познавшие голод, за ними и не тянулись, а только смотрели вслед голодными глазками.

Тети могли бы иметь более легкую работу, например трудиться в школе учителями, но там были меньше продуктовые пайки. И тогда они нашли другую работу: Анастасия Николаевна стала сторожем, а Варвара Николаевна — сиделкой где-то в больнице. Они все умели и не гнушались никакой работы. Домой из Коканда тети вернулись в 1945 году. Папа Вячеслав Платонович старался делать все возможное для их возвращения. Он имел влиятельных знакомых. В первые же дни войны, когда стремительно наступали немцы, на восток бежали парторг Быков и его помощник. Папа, невзирая на то, что Быков плохо относился к михновской общине, для того, чтобы они смогли быстро уехать, дал им лошадь и телегу. Видимо, Быков оценил этот поистине христианский поступок моего отца, потому что, когда после войны Быков вернулся домой, то стал защитником Михнова. Папа не раз обращался и к генералу Хлебникову, который служил в Прибалтике и хорошо знал моего дядю, генерала Шафаловича. Хлебников выступал в защиту михновской общины и говорил о том, чтобы Михново оставили в покое, что ничего антисоветского там нет. Потом генерал Хлебников об этом сообщал моему дяде:

«Я там твоим помог».

Так, ходатайствуя через влиятельных людей, он добился разрешения вернуть в Михново, как ценных специалистов сельского хозяйства, Варвару Николаевну и Анастасию Николаевну. А верующие люди верят в то, что это было хранение Божие. Говорят о том, что за время войны михновская община не пострадала, только вот старших вывезли. И еще о том, что случилось чудо: все имения вокруг Тургель были разорены, а в Михнове помещики жили и умерли у себя в поместье ухоженные, досмотренные и всеми любимые.

Да и после войны не получилось общину разогнать. Тоже помогли покровители. Был такой Василенко. Он был секретарем обкома партии. О себе рассказывал, что в Сибири во время революции он, как рьяный коммунист, жестоко расправлялся с верующими. А потом его стали мучить угрызения совести, и он в силу своих возможностей защищал михновцев. Видимо, так пытался исправить зло, которое совершил в Сибири. Михновцы по совету своих покровителей вступили в колхоз, и он процветал. В Литве есть еще один пример. Когда формировали колхозы, ксендз Казимир Колок стал председателем, и за ним пошли крестьяне. У него очень хорошо было поставлено дело. Но власти не позволили ему возглавлять колхоз и поставили условие: выбирай одно из двух: или ксендз, или председатель колхоза. С председательством в колхозе пришлось расстаться. Он остался ксендзом.

Сюда, в Михново, уже в советское время приезжал архиепископ Виленский Алексий (Дехтерев). Он написал книжечку «Два колхоза». Один из колхозов, о котором он рассказывал, был михновский.

В начале 1964 года при правительстве Хрущева колхоз

«Михново» был преобразован в совхоз. Это было связано с общегосударственной политикой укрупнения хозяйств. Тогда-то была организована и новая волна гонений на верующих. И здесь власти хотели решить сразу два вопроса. Укрупнить хозяйство и ликвидировать очаг веры. Михновский колхоз был объединен с Табаришками в совхоз — гигант, который простирался в округе на несколько километров. В Михново было маленькое обособленное, но хорошо организованное хозяйство. А когда Михново присоединили к большому совхозу Табаришки, все достижения в сельском хозяйстве и обработка земли, что имелись в михновском колхозе, сразу же были утрачены. Зато появились административные методы руководства. Но никакими административными методами дух христианский невозможно было искоренить. Михновцы, несмотря на то что они стали работниками совхоза, продолжали в новых условиях жить установленными в общине порядками и привычным укладом жизни. В советское время Михново не являлось поместьем Корецких, но для насельников общины все три сестры Корецких во все времена являлись их духовными руководителями.

В то же время члены общины, будучи работниками совхоза, жили в имении, но уже в совхозных домах и платили квартплату. В те времена все дома, все постройки, все здания являлись совхозными. А после того, как Литва обрела неза-

висимость в 1991 году, бывшим владельцам стали возвращать их собственность. У нас сохранились все документы на владение имением, но наследники должны выполнять желание тех, чьи владения они наследуют. В данном случае желание моих родственников было однозначно. Они хотели, чтобы в Михново существовала христианская община. Что касается михновцев, то они трудятся на этой земле и заработали право получить ее в свою собственность.

Подробнее...

Подробнее...