Воспоминания сестер общины
Тамара Романова
Анастасия Николаевна меня отпустила на недельку, на две, чтобы устроить домашние дела у мамы, в деревню Мицкевичи, что в Белоруссии. У нее домик был старенький. Оттуда я сразу же поехала сюда. Когда вернулась, смотрю, у меня матрац сложен, думаю, что такое. Иду к Анастасии Николаевне, а она так строго говорит:
— Вот ты не послушалась, я отпускала тебя помочь маме на неделю-две, а ты пропала почти на целый месяц. Вот сейчас и поедешь жить к маме.
Как я плакала!
Анастасия Николаевна была справедливая и строгая. Сейчас тоже есть грамотные и интеллигентные люди, но в Михнове было другое воспитание, духовное. Видно, и строгость Анастасии Николаевны заключалась в воспитании, полученном от батюшки о. Понтия. Я не помню, чтобы она кого-то наказывала, но строгость ее проявлялась во всем: по отношению к себе, к окружающим ее людям.
Варвара Николаевна была лучшая из всех старших. «Она лучше всех меня понимает» — так говорила моя мама Ирина Степановна.
Мама так хотела к батюшке Понтию в Михново, что готова была все бросить. Варвара Николаевна поддерживала маму, в письмах писала: «Хоть ты и живешь в миру, но ты наша (так и отец Понтий маме говорил). Потерпи! Придет время, и ты будешь здесь жить».
Мария Николаевна была замужем. Она управляла хором на клиросе и нас всех хорошо понимала. Я не раз бывала у нее в гостях. Нас, детей, собирали в Кроше в гости, на елку. Там мы чувствовали себя свободнее. В Кроше всегда пекли и угощали нас вкусными пирогами. А в Михнове было строже. Несли послушание. По мере сил работали, убирали сено, резали сечку для коров, лошадей погоняли, когда зерно молотили. Однажды у Леонида1 разбежались овцы: он очень любил читать и зачитывался так, что ничего не замечал. Хорошо помню, как мы отца Константина поздравляли с днем Ангела.
Уже после войны, когда организовывали совхозы, к нам в Москву приезжал Вячеслав Платонович Шафалович. Тогда власти пытались разрушить михновский колхоз, а он старался этому противостоять. Мы с мужем Алексеем Филипповичем Романовым уже жили в Москве. Вячеслав Платонович приезжал вдвоем с Ниной Ивашевич. Они ходили по министерствам, стараясь защитить и сохранить михновский колхоз. Наверное, это благодаря их усилиям сестер стали брать на работу в совхоз.
Помню, мама уезжала строить часовню в Михново. Она оставляла меня с братом с нянечкой дома в Белоруссии. Есть и фотография, где мама сидит и разбирает кирпичики.
Когда мы здесь жили, Екатерина Петровна Царик, родная сестра о. Понтия, была нашей учительницей. Она жила здесь, в Михново. Екатерина Петровна учила нас грамоте. Помню, как мы пели, а она играла на пианино. Правда, я один год училась в тургельской школе. Но здесь, в Михново, нам давали хорошее образование. Екатерина Петровна была очень образованной и интеллигентной. У Александры Максимовны, ее дочери, было больное сердце, но она была человеком необыкновенной души и каждого согревала добром и улыбкой. Я ее очень любила. Александра Максимовна умерла раньше Екатерины Петровны.
Воспоминания записаны 25 января 2008 года
#1 Будущего архимандрита, о. Леонида (Гайдукевича).
Нина Ивашевич
— Не знаю, какими неведомыми мне путями узнала про отца Понтия моя бабушка. Тогда здесь была Польша,куда входила и часть Белоруссии. Отца Понтия все знали, и к нему много народа приезжало. Это был очень хороший священник, и его любил весь народ. Бабушка пошла в Михново, потом вернулась домой. Следом в Михново поехала моя мама. А когда возвратилась, мы собрали вещи и переехали жить в Михново. И было мне тогда только восемь полных лет. И слава Богу, всю свою жизнь, с 1923 года, живу здесь. Здесь я выросла и не жалею, всем довольна.
Пережить много чего пришлось и хорошего и плохого. В жизни не может быть все только или хорошее, или плохое. Но все пережитое я приписываю помощи Божией, милости Божией и трудам покойного отца Понтия, его учению и жертве сестер Корецких. А началось все с помещиков Корецких. Анастасия Дементьевна Корецкая построила церковь в Михнове и просила у виленского архиерея священника. Сюда и был назначен отец Понтий Рупышев, который тогда служил в Вильнюсе. Жена и дети его остались в России. Он был отлучен от своей семьи произошедшей в России революцией. Сыновья и дочь приезжали уже после его смерти, когда открылись границы; в Ленинграде живут его внуки.
Сначала отец Понтий приезжал в Михново, служил в храме. Почему батюшка таким удивительным образом влиял на людей и пользовался большим авторитетом? Он был настроен очень духовно. Это молитвенник, он по Евангелию шел, учил жить так, как гласит Евангелие. А Евангелие гласит: веруй в Бога и служи ближнему, чтобы каждый ближний тебе как родной был. А отец Понтий так и делал — служил ближнему и жил по Евангелию. А оно было главным для него.
Батюшка сказал Корецким:
— Хотите жить вот так, служите людям, берите их. Сестры послушались указаний и советов батюшки, приняли их и стали служить ближним. Первыми насельниками в общине стали сами сестры Корецкие, две сиротки — Маргарита Чернова и Машенька Лаврова, которых они взяли на воспитание из приюта, и я с мамой.
Постепенно стали люди друг от друга о Михнове узнавать и начали приезжать сюда. Корецкие стали принимать их и служить им, как самым близким, как родным. Они послушались батюшку, пошли за ним. Они брали всех: и слепых, и хромых, и не смотрели, богат кто или беден. Они все свое состояние отдали людям.
В Михнове были две сестры: одна была на один глаз слепая, другая совсем слепая. Они дожили до самой смерти, и их похоронили здесь на кладбище.
Стоило нам заболеть, сестры Корецкие сами за нами, больными, ухаживали. Это и есть служение ближнему.
Особого такого ничего не было, а все молитвы, поучения от протоиерея отца Понтия. У него было церковное учение.
Богатства батюшка не искал. Жил вместе с нами, ел за столом вместе с нами. И батюшка, и Корецкие, и мы все садились за один стол.
Тут только милость Божия проявлена была.
Так собиралась община. В ней были только православные люди. Правда, иные работали, но не жили в Михнове.
Анастасия Николаевна и Варвара Николаевна были незамужние, а Мария Николаевна была замужем и имела дочь Ирину Вячеславовну. И мы, михновские дети, вместе с Ириной росли, играли вместе. У нас все одно было. Муж Марии Николаевны Вячеслав Платонович Шафалович всецело отдал себя на служение рабочим людям и сам плечом к плечу работал с ними. И сестры Корецкие тоже брали грабли, шли сгребать сено.
— Отец Понтий умер в 1939 году от гриппа. Как вы жили после? Ведь были тяжелые времена.
— Мы остались. С нами был отец Павел Томашевский. Он служил здесь в церкви. О. Павел был духовным сыном отца Понтия. Менялись власти, но мы жили в мире со всеми. Что нам с кем задираться. Ведь сказано: повинуйтесь начальникам вашим. Значит, так надо. А вот как я живу внутренне — это никого не касается, я живу как хочу.
А что требуют власти, мы должны выполнять.
— А к вам не придирались?
— Бывало, иногда подсмеются, кто-нибудь подденет.
А что на это внимание обращать?
— Вы сохранили дом, людей. И сохранили все так, как жили до войны.
— Это не нам принадлежит, а принадлежит Господу Богу. Бог сохранил и нас, и наших старших, которые все свое отдали людям и были вывезены в ссылку, а Он их возвратил назад. И мы их похоронили и здесь живем благодаря милости Божией. Ни кто-нибудь другой, а милость Божия нас сохранила. Так или нет — не знаю, но я в этом уверена.
А пережить много что пришлось.
— После войны началось создание совхозов. Как к вам стали относиться?
— Мы пошли в колхоз. Работали, и все наше было. А когда решили власти ликвидировать наш колхоз, то все наше забрали, сделали это совхозным. Мы и тут приспособились: нам сотки земли дали, так и жили. Но теперь возвращают то, что общине принадлежало. Все или не все вернут, неизвестно, но постройки некоторые уже возвращены, дома уже вернули. Теперь и планы имеем на дома. А значит, Михново — это мой дом.
— У вас хватит сил, хватит народу обрабатывать возвращенную землю? Сейчас к вам приходит народ, вас мало, принимаете кого?
— Ну, это как Бог даст. Если человек захочет трудиться как полагается, пусть приходит. Пожалуйста! У нас не гулянье, а труд.
— А если захотят семьей с детьми придти? У вас же здесь не монастырь.
— Я не могу за всех отвечать, это как захотят. У нас не монастырь. У нас и семейные были. Дети их в Вильнюсе живут, а родители тут. И это может быть.
— Сколько у вас народу в общине?
— На этом участке, в Михнове, 39 человек.
К Михнову еще относятся Гай и Кроша. Как Анастасия Дементьевна поделила землю между дочерями, так участки эти и сохранились. А мы так живем: надо им помочь — поможем. Надо нам — они помогут. Живем как свои, родные, не как чужие.
— Тургели — такое местечко, где живут и русские, и литовцы, и поляки. Как вы с ними общаетесь?
— Очень хорошо. Мы не смотрим, кто он такой — русский, поляк, литовец, еврей. Каждый человек — Божий человек. Значит, и ты будь Божиим.
— Всем, с кем я разговаривал, я задаю один вопрос: как вы считаете: если бы дворяне в России еще до 1917 года поступили бы так, как Корецкие, произошла бы в России революция или нет?
— А Бог его знает. Была бы, не была. Это одному Богу известно.
Фрагменты интервью, взятого журналистами А. Асовской и Э. Гер, 1991 г.
Мария Мелюк
М. Мелюк живет и трудится в общине с 1937 г. Работала на кухне. Была келейницей А.Н. Корецкой.
В Михнове люди молились, верили в Господа и трудились не покладая рук. Жизнь общины очень хорошо знает Мария Мелюк.
— Отец Понтий родом с Белоруссии. Мы узнали о нем по рассказам богомольцев. Многие люди его хорошо знали: ездили и пешком ходили в Михново на богомолье. Они останавливались в гостинице, и батюшка их наставлял жить во Христе.
Он приезжал в нашу церковь в дер. Коновичи Молодечненской области. Мы познакомились с ним в нашем приходе и знали, что батюшка принимает в общину сестер, любит, жалеет их, как своих родных. И мы уже узнали и полюбили батюшку и эту жизнь, верили ему. Поэтому и решили с двоюродной сестрой Олей Шимон уйти в Михново. Мне тогда было 16 лет. Родители нас не отпускали. Как-то ночью, втайне от всех, я и Оля встали и вышли из дому. Чтобы родители не волновались, сестра на столе оставила записочку. Оделись в саду в заранее приготовленную одежду и пошли босиком в одних легких платьицах. От Молодечненского района, что в Белоруссии, до Михнова — расстояние сто километров. Знакомой дорогой не пошли, боялись, что родители догонят и вернут домой. Шли два дня. Дорога была незнакома, много блуждали, у людей спрашивали, как добраться до Вильно. Так дошли до местечка Ошмяны. Добрые старушки пустили переночевать и рассказали нам о том, что в Михново в общину приходит много людей и что многие ходят туда пешком. Батюшку повсюду хорошо знали.
В Тургели пришли поздно вечером. Когда подошли к Михнову, там сестры стирали белье. Оля уже бывала здесь, и сестры ее сразу узнали. Они увидели, что мы идем, прибежали, встретили и привели нас в дом. И батюшка нас встретил радостно, стал расспрашивать, как мы шли, потом благословил и сказал:
— Отдыхайте.
Нас покормили и уложили спать. А утром позвали к батюшке. Там были и старшие — Анастасия Николаевна и Варвара Николаевна. Отец Понтий спросил у меня:
— Хочешь остаться? Я ответила:
— Хочу.
— А замуж пойдешь?
— Нет, батюшка, не пойду.
— Хорошо, живи.
А моей сестре Оле сказал:
— Она будет у нас.
Нам в Михнове понравилось. Я и Оля остались здесь, вошли в общину, стали жить и трудиться как все. Мы верующие люди. Здесь нашли свою семью, дорогую и близкую.
Меня приняли в сестры, и стала я нести послушание на общих работах и работала с радостью. Я в этом мире жила, этим держалась и всех любила, и меня любили и жалели, как в своей родной семье. Это мое утешение. Здесь все чисто, благородно, честно.
Батюшка заменял нам всем отца и мать. Я пришла сюда молодой и не чувствовала, что от семьи оторвалась, влилась в общину под батюшкину руку и как у отца жила. Он руководил общиной, исцелял больных, и когда он еще был жив, мы все жили батюшкой. А когда он умер, Анастасия Николаевна нам заменяла и мать, и отца.
Анастасия Николаевна и Варвара Николаевна были как матери: смотрели за нами, как за родными детьми, учили терпению, смирению, помогали нам, лечили больных и постоянно напоминали нам, что любить надо всех.
Варвара Николаевна была сдержанная, спокойная. Анастасия Николаевна была более серьезная, она воздействием духовным обладала. Анастасия Николаевна на работу ходила вместе с нами. Мы серпами жали рожь, она снопы носила, вместе с нами сгребала сено. По утрам рано вставала и шла с рабочими за лошадьми. У нее и другой работы было много. А Варвара Николаевна старшей была в Гаю. Она и иконы писала. Ею написана Казанская икона Божией Матери, икона Спасителя, которая находилась в часовне, икона Страшного Суда, что в храме, портрет отца Понтия…
Здесь жила и батюшкина сестра Екатерина Петровна Царик. Она из Петербурга. Вместе они смотрели и за детьми, что воспитывались в Михнове, учили их читать, писать.
Когда я сюда пришла, в общине большинство братьев и сестер были из Белоруссии. Это крепкие духом, физически сильные и очень проворные люди. Они сильно отличались от нынешних братьев и сестер. Теперешний народ очень слабый и духом, и физически. Люди с трудом несут послушания, хотя и очень стараются. Вот сестра Наташа, молоденькая, ночами не спит, мало отдыхает, а у самой сил нет. Коровы болеют, она переживает. Сейчас сестры все больше живут с лекарствами, им куда труднее, чем нам было. Помню, Варвара Николаевна говорила:
— Человек здоровый после работы поставил лопату, вилы. Ночь пришла, он помолился и спит без забот. А вот если уставший, трудился кто на кухне, кто в коровнике, им труднее.
Не передать, как сестры стремились исполнить послушание! В шесть часов утра Анастасия Николаевна сама всех будила. Надо коров доить. Стараешься раньше всех успеть, первой в коровник прибежать, чтобы больше для других сделать. Было понятие: если больше сделаешь для ближнего, награда для души от Бога будет большей. Мы жили как одна семья. Не было разделения — это мое, а это твое. Для всех, безо всяких привилегий, готовились один обед, один завтрак, один ужин. Все были равны и едины. Правда, болящим готовилась еда отдельно. Батюшка же вел более строгую жизнь. Питался один раз в день. А мы питались три раза, потом приняли решение питаться два раза в день. Такой подвиг брали на себя с благословения батюшки. Потом мы решили быть как он и стали просить у него позволения питаться так же, как и он, — один раз в день. На мои настойчивые просьбы питаться один раз в день батюшка сказал:
— Попробуй, но не сможешь. Сомлеешь. Я терпела долго.
Одна сестра без благословления батюшки решила поститься больше положенного. Эта ревность была не по разуму. Сестра совсем ослабела. Батюшка увидел это и сказал:
— Или уезжай, или творог кушай. Ты не способна здесь больше жить.
Есть творог в Великий пост — это было большое наказание за непослушание. Сестра пустилась в плач:
— Батюшка, буду все есть, только не отправляйте меня! В Великий пост у всех единый стол — постная еда. А ей поставят тарелку с творогом или чашку молока, и она со слезами ела творог, пила молоко. Послушала батюшку, окрепла. А самым страшным наказанием за непослушание было лишение Причастия.
Какие были установлены правила? Всем повиноваться и смиряться перед всеми. Мы все должны слушаться старших и жить единой семьей.
— О кончине отца Понтия я услышала дома в столовой. Было это в пять часов вечера. Мы только поужинали, пришла к нам Вера Степановна и говорит:
— Батюшка скончался.
Мы плакали и в шесть часов пошли к батюшке. К нему впустили всех. Батюшка лежал у себя в комнате, в Гаю. Мы же все пребывали в большом горе, но старались держать себя спокойно.
В это время в общине была эпидемия гриппа, многие сестры лежали с высокой температурой. Варвара Николаевна была на ногах, а Анастасия Николаевна слегла. У нее было воспаление легких после гриппа. Присутствовать на отпевании и проводить батюшку в последний путь она не смогла. Батюшка скончался в 1939 году, и в этом же году началась польская война. Помню, стали забирать на войну. Наши братья ушли добровольцами. Анастасия Николаевна их собирала.
За неделю до войны, 14 июня 1941 года, ранним утром приехала машина с чекистами, чтобы арестовать и увезти старших. Анастасии Николаевне, когда ее забирали, было сорок лет. Она была сильная духом, и ее не волновало, куда увезут и что ее ожидает. Она жалела детей, как своих родных, беспокоилась о том, чтобы сестры не разбежались, дружно жили, чтобы с ними ничего не случилось.
Анастасия Николаевна была спокойна, попрощалась с матерью Анастасией Дементьевной и вышла. Варвара Николаевна была уже в машине. А Мария Николаевна находилась у себя в Крошах. Она попросила чекистов, чтобы ей позволили одеться. Ей разрешили. Мы переодели ее в свою одежду, и она стала похожа на старуху. Мы ей сказали:
— Мария Николаевна, не показывайтесь.
А она вышла через парадную дверь и замкнула ее. Затем, никого не боясь, подошла к машине, где была Варвара Николаевна, попрощалась с нею и не узнанной пошла полем в Гай, и там гаевские сестры спрятали ее в кустарнике. Для нас было большим утешением то, что Мария Николаевна осталась с нами. А куда повезли Варвару Николаевну и Анастасию Николаевну, мы не знали. Мы не знали, где был и Вячеслав Платонович, только знали, что его разыскивают чекисты. Оказалось, он был в своем доме в Вильнюсе. Когда вышел из дома, то увидел, что за ним следят. Вячеслав Платонович зашел в парикмахерскую. Парикмахер сразу понял, в чем дело, и быстро сбрил ему бороду и волосы. И тут в парикмахерскую вошли два чекиста, спрашивают:
— Тут к вам дедушка заходил, где он? Парикмахер ответил:
— Никакой дедушка не заходил.
А Вячеслав Платонович успел выйти на улицу, идя по ней, обернулся и увидел, что за ним идут два человека; он сразу понял, что это за ним следят:
— Вижу, следят за мной. Я шел, шел. Смотрю, знакомые ворота открыты, я туда. Преследователи заметили и помчались через двор. А я заскочил к знакомым. И знакомые скрывали его.
Мы ничего не знали о судьбе наших старших. Везде письма рассылали, искали их. Ниоткуда не было ответа. И вот как-то после службы мы вышли на улицу. Александра Максимовна Царик сидела на скамейке, подняла руку и говорит:
— Письмо от Варвары Николаевны.
Мы ахнули и стали ее слушать. А Александра Максимовна рассказывает:
— Пришла женщина из леса, сказала:
— Вот вам письмо. Оно валялось на земле, я подняла его. На адресе написано «Корецкие». Я вам его принесла.
Так мы узнали, что наши старшие в Узбекистане, в Коканде. Они все описали, как остались в живых, где работают. Варвара Николаевна топила печки и убирала в бараке, помогала арестованным. У нее было больное сердце. Анастасия Николаевна работала на железной дороге, вагоны разгружала, уголь носила на носилках с одним старичком. Голодно было, и они чуть с голоду не умерли. А в кожушках, что из дому привезли, завелось много вшей. Когда старшие приехали, то рассказывали:
— По помойкам приходилось ходить, найдем шелуху какую, очистки и съедим, или в поле, когда с работы идешь, что-нибудь найдешь.
От этого Анастасия Николаевна и заразилась.
Один раз принесла репку, сказала Варваре Николаевне:
— Вот я нашла репку, будем ужинать с тобой. Счастьето какое!
Очень сильно они голодали, купить продукты не за что было. Однажды, обессилев от голода, Варвара Николаевна не смогла встать. И тогда Анастасия Николаевна к начальнику кинулась, рассказала все ему и попросила что-нибудь поесть. Он налил ей котелок супа с мясом, дал кусок хлеба. Анастасия Николаевна побежала, накормила этим супом Варвару Николаевну. Это ее спасло.
Мы стали им посылки слать, письма писать. Анастасия Николаевна смеялась, когда рассказывала, как они с Варварой Николаевной получали по пятьдесят писем сразу. Все вокруг, особенно на почте, удивлялись, что это за семья там такая большая. Мы им стали и деньги присылать. Но старшие денег не брали, за ними следили. Их предупредила Мария Федоровна Жиркина, православная женщина, которая помогала им в ссылке:
— Смотрите, деньги на квартиру не берите, там, где вы живете, женщина нехорошая, она может на вас быстро заявить. Ботинки тоже не берите, они из Польши.
Деньги на почте оставляли и оттуда потом их брали частями, чтобы себе продукты купить. С женщинами, что на почте работали, делились. Потом старшие стали писать, чтобы много денег не слали, и мы присылали понемногу.
Мы стали хлопотать об освобождении их из ссылки. Жена одного начальника узнала у мужа, как правильно написать прошение, чтобы Анастасию Николаевну и Варвару Николаевну освободили. В прошении говорилось, что сестры Корецкие опытные специалисты сельского хозяйства. Они нужны михновскому колхозу для полевых работ.
Когда старшие получили бумагу об освобождении и надо было уезжать, Анастасии Николаевне довелось много хлопотать о том, чтобы разрешили выезд. А его долго не разрешали. Однажды, отчаявшись ходить по начальству, она легла на скамейку и сказала:
— Все больше не могу.
Потом, а это было уже в последний раз, собралась с силами и пошла. Им дали долгожданную бумагу.
Из переписки мы уже знали, что они взяли билеты и едут домой, каким поездом и когда будут в Вильно. И тогда запрягли лошадей и отправили на станцию две подводы. Помню, мы все встречали их около моста и видели, как лошади спускаются с горки. Тут и встретились. От радости все плакали, потом повели их в дом и устроили обед. У нас всего хватало: были и масло, и сыр. За Варварой Николаевной пришли сестры с ее участка, и она пошла с ними в Гай. В храме тогда отец Павел служил, а потом отец Константин. На обед собирались в половине первого. Перед обедом все шли на панихиду по батюшке. А пока старшие были в ссылке, каждый день служился молебен. На молебен приходили братья и сестры со всех участков.
Мария Федоровна осталась в Коканде. Но общение с сестрами Корецкими настолько повлияло на нее, что она желала с ними увидеться и приехала навестить их, а потом переехала в Михново жить и здесь умерла и похоронена († 1968).
В 1941 году началась война. В Михнове в доме разместился немецкий штаб, и все комнаты в доме заняли немцы. В домике, в саду, где жил батюшка, была установлена штабная радиоаппаратура.
Случилось так, что я в коровнике упала и поломала себе ребра. И тогда мы обратились за помощью к немцам. Врач, осмотрел меня, обвязал, как он сказал, «длинным полотенцем» и объяснил, что надо ходить. Он и Екатерине Петровне помог. У нас Татьяна Францевна Фольгатер разговаривала по-немецки, и немцы к нам относились хорошо, а мы их кормили. Немецкие солдаты нас угощали шоколадными конфетами. В имении Андриево находились русские пленные. Их сюда, в Михново, приводили. Мы хотели им помочь, говорили немцам, что у нас для пленных есть работа: то печь выложить или стол сделать… Пленные на службах были, исповедовались, причащались. Мы их кормили и делали бутерброды, они их брали с собой, вязали для них носки, давали им портянки. Немец приведет их человек двадцать — тридцать, и пока пленные работают, сидит в комнате.
Мы с пленными сразу договорились, что будем им помогать, только чтобы они не убегали. Они днем у нас поработают, а вечером их обратно уводят. Двое из них умерли и у нас похоронены. Некоторые из плена освободились, живыми остались. Вячеслав Платонович даже встретился с одним из них. Он рассказывал нам:
— Я иду, а мне кто-то кричит:
— Дедушка, дедушка!
Я обернулся, вижу — мужчина. Он и говорит:
— Дедушка, это я был в плену, а вы нам помогали. Многое пришлось пережить. Страшно было, когда ни-
кого не было. Однажды, после ареста Корецких, мы одни остались. Ночью все спокойно спали. А утром приходит к нам женщина с Тургель и говорит:
— Скажите, какие у вас тут солдаты? Что за войско стоит здесь?
Мы отвечаем, что ничего не знаем, никого не видели, ничего не слышали, только встали. Никого нигде нет и не было — кругом была тишина. А она продолжает:
— Сегодня ночью деревенские вас пограбить хотели. Мужчин много собралось. Четыре пары лошадей запрягли. Только выехали на горку, смотрят — внизу, у Карасиного пруда, солдаты ходят. Мужики испугались, обратно поехали. Четыре раза пробовали ехать к вам. Подождут, подождут и опять едут. А там какое-то войско стояло, много солдат было. Все вокруг окружено было войском.
А мы повторяем:
— Да нет. Никого тут не было.
И правда не было. Это Господь нас охранял.
С 1918 года по 1937-й здесь была Польша. Часть верующих оставалась при Русской Православной Церкви Московского Патриархата, другая часть перешла в Польскую Автокефальную Православную Церковь. Батюшка, о. Понтий, остался с Польской Православной Церковью. А Анастасия Дементьевна Корецкая осталась в Русской Православной Церкви. Она верующая была, уезжала в Иерусалим. Это был трудный период, шло расслоение. Но, видимо, батюшка предвидел, что так будет лучше для сохранения общего уклада жизни общины и земель. Если бы община оставалась под Московским Патриархатом, можно было потерять земельные угодья. В России тогда большевики национализировали собственность. А польские власти понимали, что частная собственность неприкосновенна, хотя при храмах собственность отнималась.
Перед смертью батюшка говорил:
— Потерпите, многое придется испытать, но все пройдет и ничего не будет. Только в монастырь не вписывайтесь, как жили, так и живите.
А нас заставляли в монастырь подписаться. Монастырь было проще разрушить, общину — сложнее. Это время показало. Выстояли. Какую же надо было иметь силу духа, чтобы вытерпеть! В советское время даже писали, что монастырь скрывается под ширмой колхоза. Все пережили.
При советской власти у нас был создан свой колхоз. Нам один начальник, благородный человек, посоветовал так сделать. Он говорил:
— Создавайте свой колхоз, выберите своего председателя, бухгалтера. И в бумагах все чтобы было показано, что в Михново колхоз, и трудодни пишите.
Петра Гайдаровича, участника и инвалида Великой Отечественной войны, выбрали председателем. А Вячеслав Платонович Шафалович вел бухгалтерию, потом стал заместителем председателя колхоза, а Вера Павловна Крутько была бухгалтером.
Совхозный период в Михново длился 30 лет.
* * *
В Великий пост отец Понтий, зная, что Ниночка, которой было 11 лет, больна туберкулезом, сказал ее матери Анне, чтобы девочка ела скоромную пищу. Но мать девочки, очень верующий человек, не могла нарушить Великий пост:
— Батюшка, пусть лучше умрет, но пост не нарушает. И тогда отец Понтий наказал купить для Ниночки олив-
ковое масло, которое она пила каждый день. После окончания Великого поста выяснилось, что Ниночка здорова.
Батюшка, как врач, постоянно следил за состоянием здоровья и поведением сестер, проверял пульс и тем, кто ослабевал, назначал усиленное питание. Он говорил Анастасии Николаевне, какой сестре добавить в пищу яйца, сало, сметану и проследить, чтобы сестра ела такую пищу каждый день. Другой сестре назначит добавить к еде сахар или попить несколько дней молока. Кого-то для поддержания сил на три дня освободит от послушания. Общий стол у нас был скромный, и батюшка давал слабеющим подкрепление. Он все видел и предвидел.
Батюшка при мне исцелил слепую старушку. Он ей сказал:
— Будешь видеть одним глазом.
Она прозрела и видела одним глазом.
Однажды привезли больную женщину. Она совсем не могла ходить. Побыла здесь, получила исцеление и своими ногами пешком домой пошла. Там дети ее ждали.
Исцелил и маленькую девочку. У нее руки были больные и не двигались. Она потом в школу пошла.
Одна сестра была очень больная, даже говорить не могла. Батюшка посмотрел на нее, опустил голову и спрашивает:
— Жить хочешь или умереть? Она отвечала:
— Батюшка, жить. Он говорит:
— Поживи, поживи.
Она исцелилась и потом долго еще жила и все сокрушалась:
— Ой, как тяжело жить!
Еще батюшка исцелил маму Глаши Микулич. Она не могла ходить. Пробыла здесь недели две. А впоследствии перешла в Михново.
Оля Крутько была молода, но очень тяжело болела. Батюшка ей сказал:
— Оля, хочешь отпущу на тот свет?
А она умирать не хотела — было жалко оставлять новую кофточку. Оля не стала говорить, что ей кофточку жалко, и промолчала.
А батюшка ей и говорит:
— Что, Оля, новенькую кофточку жалеешь, хочешь пофорсить? Живи! Только тебе будет очень трудно.
Она осталась жить, пасла коров до 80 лет, но слабенькая была. Ей было очень тяжело, и она часто говорила:
— Не послушала я батюшку, он бы меня отпустил в Царствие Небесное еще тогда.
* * *
Надя Курденок была молодой, 34 года, когда сюда пришла. Пожила в Михново и стала сестрой. И вот начала одолевать ее тоска. Она пришла к батюшке и говорит:
— Батюшка, сестра вышла замуж, оставила одних родителей. Я все время думаю, как им одним будет очень тяжело.
Батюшка знал, что ее надо отпустить, и сказал:
— Ну, иди домой, к родителям. Надя рассказывала:
— Я пришла домой, немножко там пожила, и мне так тяжело сделалось, что я нигде не могла найти себе покоя. В церковь пойду — церковь не та, и родители мои — не мои, и молиться нет охоты. Что делать? Решила: пойду к батюшке проситься, чтобы он меня обратно взял. Батюшка согласился, но решили проверить, насколько окрепло мое решение. У нас у дороги стоял сеновал, а на дороге была куча больших и маленьких камней. Анастасия Николаевна пришла и сказала:
— Надежда, эти камни у нас не на месте лежат, перенеси их на другое место.
Носить камни было очень тяжело. Большие приходилось катком катить, маленькие в подоле платья носить. Долго так переносила, и наконец все было аккуратно сложено. Подошла к Анастасии Николаевне и говорю:
— Анастасия Николаевна, я камни все перенесла. Анастасия Николаевна посмотрела на меня и сказала:
— Хорошо, Надежда.
Прошло два дня. Анастасия Николаевна опять подошла ко мне:
— Надежда, мы ошиблись, эта куча камней раньше была на месте, а здесь она мешать будет.
У меня сердце кровью облилось, но не отказалась, смирилась и отправилась переносить кучу камней на прежнее место. Перетащила все камни, уложила в кучу, и больше проверок не было.
Ольга Корсак-Василевская
Мне 14-й год шел, когда дочку свою Соню и меня дядя Роман привез в Михново.
Он пришел к батюшке и попросил: «Я привез сюда своих детей, можно их оставить?» Отец Понтий ответил: «Твоя дочка будет здесь, а Оля уйдет от нас. Но ничего, она придет обратно». Потом Анастасия Николаевна нас позвала в свою комнату. Мы пришли. Помню, батюшка сидит в кресле, а мы стоим возле него. Соне он ничего не сказал, а мне говорит:
«Оле надо замуж идти». А я думаю: «Мне 13 лет, и надо замуж идти?» А батюшка продолжает:
«Ну, ничего, она придет ко мне». Батюшка говорил, что я уеду из Михнова и замуж выйду.
Так и получилось. После смерти отца Понтия я уехала. Вышла замуж. В Белоруссии у меня была семья: муж, двое детей, и когда дети выросли, дочь замуж вышла, я вернулась. И слава Богу, что вернулась. Я ведь сюда из дому, можно сказать, убежала. У меня хорошие дети, они меня
не отпускали. А я сыну сказала, что сюда поеду. Он ответил:
«Мама, неужели я недостоин, чтобы тебя похоронить, ты же в детдом нас маленьких не отдала! Езжай, побудь и приезжай, я тебя всегда приму».
…А тогда батюшка направил меня в Михново к Анастасии Николаевне. Там были еще две маленькие девочки. Одна из них Ниночка Ивашевич.
Анастасия Николаевна любила нас. Она сильная духом и строгая была. И правильно, мы все были молодые. Нас распускать нельзя было. Если что-нибудь старшая по хозяйству сестра Аннушка Ивашевич говорила сделать, а я не слушалась, Анастасия Николаевна могла наказать крепко — батюшке доложить.
Для обеда в трапезной у нас было установлено время 35 или 45 минут. Обязательно надо было прийти в назначенное время. Если кто-то опаздывал и не успевал вовремя поесть, нужно было спрашивать разрешения. Раз спросишь, другой. А на третий раз Анастасия Николаевна строго скажет: «Надо стараться успевать». Она никогда грубо не говорила, а спокойно спросит: «Ну что ты, моя дочечка, ну что ты хочешь?» Если видит, что сестра тоскует, к себе позовет, поговорит. Помню, я заболела, пришла к ней, стала плакать. Жалуюсь: «Анастасия Николаевна, у меня болит голова, ухо болит. Я не могу подняться». Она позвала в комнату, села на диван, а я на пол и положила голову ей на колени. Анастасия Николаевна гладит меня по головке и говорит: «Ну что же ты, Олечка». Я и заснула. Проснулась — голова не болит. Говорю: «Анастасия Николаевна, простите, я заснула». Она отвечает: «Ну вот, а ты сказала — болит».
Мы батюшку очень любили, а батюшка нас любил. Когда службу заканчивал, приходил к нам на беседы. Сядет на стульчик возле печки, а мы, молодежь, рассядемся на полу, и начнет рассказывать, как жил, как сюда приехал. Особенно интересно было слушать, как в Петрограде пришел к нему друг и сказал: «Быстрей уходи из города, потому что придут и тебя арестуют». Батюшка вспоминал: «Я попрощался с женой, детьми и поехал. В поезде молитву читаю. Нет с собой ни паспорта, ни билета. Чекисты вошли. У всех документы проверяют, а меня не заметили, прошли мимо». Потом все удивлялись, как батюшка остался незамеченным».
Нас отец Понтий молиться учил, говорил, чтобы мы читали везде Иисусову молитву, «Богородице Дево, радуйся».
— А если ты устала, — учил он, — то повторяй все время: «Господи, помилуй!» И помни — ты должна всегда каяться Господу.
Говорил: «Вы не жалейте себя, не жалейте крепко. Нужно делать не то, что нужно тебе, а что Богу угодно. Просить у Господа прощения за все, что ты сделал не так». Батюшка много молиться не рекомендовал, говорил: «Читай хоть два слова: “Господи, помилуй!” И перекрестись! Евангелие одну главу читай в день». Он нас любил без конца, жалел нас, говорил: «Милые мои, дети вы мои, я вас так жалею. Слушайтесь старших, они очень добрые, — Варвару Николаевну, Анастасию Николаевну. Мы молимся каждый день за вас».
Варвару Николаевну отец Понтий звал голубкой, Анастасию Николаевну — орлом, Марию Николаевну — ласточкой. Нам с ним никогда трудно не было. Батюшка все знал, все видел. И даже то, о чем ты и не думаешь, он уже знал, как будет, и предупреждал об этом. Он никогда и ни на кого не кричал. Чуть поспоришь, батюшка скажет: «Почему меня с сестрами не позвала, я бы тебе помог, а ты плачешь». Если грех сделал какой-нибудь, батюшка опять скажет: «Почему ты меня не позвала, я бы тебе помог?»
Батюшка в делах помогал. Если что-то не получается, плохо растет на огороде или на поле, батюшка придет, благословит, и тогда — дело спорится и все растет. Батюшка все благословлял. Нам надо жито сеять, он отслужит литургию, молебен, тогда нам легче.
Старшие сестры все три участка держали: и Михново, и Гай, и Крошу. У нас послушаний было много. На службу ходили только по воскресеньям.
А как мы работали! Это сейчас легко стало. У нас же техники никакой не было. Тогда все вручную делали: сено косили, картошку убирали, снопы вязали, зимой их резали, зерно вымолачивали по три дня, потом его веяли. Все на телегах и санях возили. Коров много было, за ними ухаживали, кормили, доили. Приходилось в мороз в погребе картошку перебирать. Помню в Гаю в погребе хранили бураки, а там завелись крысы. Мы их боялись. А батюшка сказал:
«Поставьте судно с водой». Мы так и сделали, и все крысы утонули.
Сейчас сестры говорят: «Тяжело». А мы не понимали, что такое тяжесть. Мы молодые были — 15, 16, 17 лет. Но были сестры и вдвое старше, такие как Аннушка Ивашевич. Еще темно, а уже бежишь ток открывать. Коней запрягут, начинаешь зерно молотить. Летом батюшка Понтий часто приезжал к нам на поле. Бывало, приедет, увидит, что мы подустали, помолится, поговорит с нами и легко становится. Потом мы идем работать, а он поедет домой.
Все комнаты в доме, а их девять, были заняты. В нашей комнате жило восемь человек, и никто никому не мешал. Мы никогда по комнатам не ходили, на кроватях не сидели, даже в праздники не лежали на кроватях. Читай, пиши, что-нибудь делай. Сестры с послушания пришли, перекрестились и стараются друг другу не мешать. Старшие сестры показывали, как и что делать, и были примером для младших. А мы должны были старших слушаться и все выполнять. Я сюда приехала, делала все, что мне говорили. Никто ни на кого не обижался. Жили дружно. Было строго. Строгость нужна для очищения души. Она очень на нас влияла, мы знали — так надо. Но мы этой строгости не чувствовали, брали на себя такие подвиги для того, чтобы жить с верой в Бога. Без батюшкиного разрешения ничего не делали, а если что-то сделали без его ведома — он не наказывал, но учил нас на примерах, как надо поступать. Тогда в общине было сто человек, и все жили в мире. Жизнь у нас была постническая, воздержанная. Батюшка много ездил по Белоруссии, его приглашали послужить на приходах. А мы постились. И сколько времени батюшка был в отъезде, столько и постились. Мы батюшку жалели и так помогали ему.
В Белоруссии: в Вилейке, в Нароче, в Куренце, в Речках, Узле, Княгинине — везде, где батюшка до войны ездил, ни одна церковь не была разрушена.
Евреи его очень почитали. Видят, он едет, звали в магазин, давали все бесплатно: «Бери, батюшка!» И даже благословение брали. Так почитали и говорили: «Батюшка нас благословит, и у нас все идет дόбре».
После службы в церкви батюшка приходил в трапезную благословить стол, говорил: «Дети, надо, чтоб хлеб всегда был на столе».
У нас одна сестра в скоромные дни без благословения постилась. И вот приходит Великий пост, в столовой работала Соня Баслык. Хорошая сестра была. Батюшка и говорит Соне: «Кружку молока ей давай и масла, и чтоб она съедала каждый день. Если не будет съедать, не выпускай из-за стола». А сестре сказал: «Будешь кушать, потому что ты свой пост пропостила». Она стала плакать, просить, а батюшка говорит: «Нет. Почему ты не взяла благословение?» Вот она так и ела до Страстной седмицы, а на Страстной батюшка снял наказание, разрешил ей поститься.
Если же какая сестра ослабевала, батюшка назначал ей пищу для подкрепления, ослаблял пост. У нас на столе всегда стояло три блюда — первое, второе и чай. Чай пили — чистый кипяток. На столе стоял самовар. Хлеб был ржаной. Белый хлеб пекли только на Рождество и Пасху. А теперь — чего только нет. Говорят сейчас, что жили мы в тяжелое время. А нам жить было легче в десять раз, не то что сейчас, хотя всего и хватает. Время было совсем другое.
Как-то батюшка меня встретил и говорит: «Напиши мне свои грехи». Тогда я не понимала всего и ответила: «У меня их нет». А батюшка продолжает: «“Обижала маму” напиши». Потом он меня благословил и сказал: «Теперь можешь идти. — И спросил — Где сестра?»
Как отец Понтий других исцелял? К нему приезжали такие больные люди, которые не могли по немощи своей встать на ноги. Говорили: «Батюшка, помоги!» И батюшка помогал. Бывали и одержимые недугом пьянства. Батюшка исповедовал всех и за всех молился. Приезжающих спрашивал: «Ты когда в последний раз исповедовался?» Был и такой ответ: «Много лет назад». И человек по часу, а то и по два всю свою жизнь исповедовал. Приехала одна женщина. Она посты не держала. Батюшка ей не разрешил причаститься. Она поехала обратно и думала: «Почему меня не причастили? Наверное, потому что пост не держу». Стала поститься. А когда приехала опять — батюшка сказал: «Ну вот, теперь ты моя». Исповедь принял и допустил к причастию.
Когда отец Понтий был в Нарочи, к нему пришла одна женщина. У нее дочь лежала больная. Она и говорит: «Батюшка, помогите»! Отец Понтий сказал: «Она моя, отдай ее мне». Женщина говорит: «Она одна у меня». И батюшка ее исцелил.
Он обладал даром исцеления, был прозорливым, все видел, знал, что мы делали. Когда согрешишь, иногда отправлял к отцу Павлу на исповедь, а мы к нему боялись идти. А те, кто шел, стоят плачут.
Батюшка все знал, ему ничего не надо было говорить.
Бывало, придешь к нему за благословением, и если он видит, что ты уже совсем духом упала, скажет: «Подыми голову свою». Поднимет голову, погладит рукой и — все проходит, как будто и не было ничего. Сейчас страшный мир. Батюшка знал все наперед и говорил нам: «Мы сейчас постимся, а тогда будут есть все. Будет очень тяжело, но вы не пострадаете». Он говорил, что это место будет стоять до второго пришествия Христа. А если здесь будет монастырь, то он не устоит, будет разрушен.
Праведный Иоанн Кронштадтский сказал об отце Понтии: «Это мой брат». Отец Иоанн очень любил отца Понтия, и батюшка, будучи его духовным чадом, часто ездил к своему духовному наставнику.
Когда батюшка скончался, я была в Михнове. Помню, как пришла Анастасия Николаевна и сказала: «Дети мои, мы останемся одни, без батюшки. Батюшка уходит от нас». Мы стали плакать, просить ее: «Наша ты мать, пойди скажи, что мы будем всю жизнь поститься, только бы батюшка жил». Анастасия Николаевна пришла к нему, но батюшка ответил: «Я уже не могу оставаться, мне нельзя, надо идти домой». Анастасия Николаевна пришла к нам и говорит: «Нет. Батюшке надо уйти от нас». Вы знаете, сколько горя было! Я молодая была, думаю, если батюшка уйдет, я не выдержу. Когда батюшка умер, Анастасия Николаевна собрала нас всех и сообщила об этом. Она всем его духовным чадам послала телеграммы. Батюшку не хоронили, пока не приехали отовсюду те, кто его знал. А сколько людей было из Белоруссии, верующих разных конфессий!
Когда стали хоронить, всем было очень тяжело. На кладбище люди кричали: «Батюшка, зачем ты нас покидаешь? Почему ты от нас уходишь?» Мы стояли и плакали. Была выкопана не могила, а что-то вроде погреба сделано. Опустили гроб, сверху досками закрыли, немного песку насыпали. Был плач, крик, все попадали на колени.
Часовню, где он покоится, построили до войны за одно лето. Многие приезжали строить из Белоруссии. Если бы мы не построили в то время, пришли бы большевики, и что было бы? Мы на поле ходили собирать камни для часовни. Есть даже фотографии, где мы раствор мешаем. Я когда могла, ходила к батюшке каждый день на могилу. Анастасия Николаевна нам очень помогала. Она поднимала в нас дух. Отец Понтий умер в 1939 году. А вскоре началась война.
Нина Трусова
Нина Трусова приехала в Михново из Москвы. Она была назначена старшей в Гаю после смерти Аглаиды Понтиевны Рупышевой, дочери о. Понтия. Нина встречает, устраивает и провожает паломников, занимается хозяйственными делами, распределяет послушания. Следит за тем, какие работы нужно сделать на ферме, в саду, в огороде, на кухне. Сама трудится в молочной, перерабатывает молоко на творог, сметану, масло…
— Я сама сюда пришла. Как узнала о Михнове? Совершенно случайно. Господь дал узнать. Посещала храм, где служил в свое время отец Леонид, но его еще не знала. Просто шла из церкви домой, и мне кто-то из прихожан сказал:
— Бабушкам помочь надо яблоки убирать. Может, вы сможете? Давайте поедем в Литву. У меня отпуск как раз был. Я и поехала в Михново.
Мы остановились в гостинице. А перед отъездом в Москву, когда нас все провожали, я внезапно разрыдалась. Сопоставила свою жизнь с жизнью общины. Так бывает, что Господь в определенный момент жизни открывает духовный кругозор — твою духовную жизнь, твое будущее. И у меня как-то вдруг раскрылась душа. Мысли сами идут, как молния:
— Матерь Божия, я живу, как клоп. Получаю зарплату в организации и питаюсь трудами чьими-то. А я хочу жить для Бога. И что это за жизнь, когда от тебя нет никому никакой пользы? А здесь, в Михнове, все живут друг для друга. Матерь Божия, приведи меня сюда!
Анастасия Николаевна смотрит на меня. А я думаю:
«Сейчас скажет: плакса». А она кому-то говорит:
— Вот благодать Божия!
Господь знает, какими путями вести. Когда духовность охватывает человека, с этого момента он совсем по-другому все видит. Так и я, приехав в Москву, поняла, что хочу в Михново, я там нужна и лучше там послужу ближнему. Это и стало целью моей жизни. Осенью, после моего переезда в Михново, мне сделали операцию. Первому приступу, случившемуся со мной еще в Москве, я не придала значения. Может быть, и на второй не обратила бы внимания, но в общине на всякие недуги очень быстро реагируют. Показали меня профессору, и он сказал:
— Срочно на стол.
Не знаю, как было бы в Москве, но Промысл Божий привел в Михново. Я потом батюшке, показав на небо, сказала:
— Не попала туда. А он ответил:
— Душа дала уже Богу ответ: ты покончила с той жизнью, и тебе жизнь ради Бога стала дороже. Господь оставил тебя жить ради ближнего, чтобы служить ближнему. Вот это и угодно Богу. И тогда дается жизнь, здоровье. Все тебе Господь и дает.
Божией милостью я здесь уже 42 года. Мама из Москвы в Михново переехала. Сначала она в отпуск сюда приезжала, смотрела, как я здесь живу. Дома в церковь ходила, брала благословение на поездку, а когда вышла на пенсию, все спрашивала:
— Батюшка, можно я в Михново перееду? А батюшка ее наставлял:
— Как ты оставишь мужа? У тебя семейное послушание. Когда папа умер, ее благословили на переезд. Ей было
70 лет, но мама не побоялась, что ей будет трудно, и десять лет здесь послужила Богу. Здесь и похоронена.
А я занята была в совхозе с утра до вечера, изо дня в день, из года в год. Не было времени помочь в Гаю по хозяйству, да и нельзя было там оставаться. Управляющий придет, начинает выяснять: где человек, почему его нет?
В совхозе нам давали самую тяжелую работу. Можно было слышать: «Вон эти монахи, пусть они и делают». Зимой приходилось возить навоз. Через забор из телятника его выкидывали и грузили на деревянную телегу — скрыню. Эта была нелегкая работа. В навозе были торф и длинная солома, его было тяжело брать вилами. А тут еще и совхозницы мирские:
— А ну давай, поворачивайся. Что, задаром будешь хлеб есть? Успевай накидывать столько, сколько мы накидываем!
Городским было особенно трудно. Ничего, с Божией помощью управлялись. А летом: с мая месяца — свекла, посев, потом прополка. Сначала поменьше было, а в последнее время давали на одного человека до семидесяти соток. Прополок было три, нужно было руками прополоть только что пробившиеся всходы и позже ополоть и взрыхлить мотыжкой каждый бурачок, и еще селитрой растения подкормить. Совхозники на работу выходили всей семьей, а я одна. Кто мне поможет? Поэтому мама брала отпуск, приезжала и мне помогала. В междурядье трактор проходил, но этого было недостаточно. Приходилось ряд со всходами пропалывать, рыхлить. А когда была уборка, то убирать доводилось до 30 тонн. Свеклу нужно было выдернуть из земли, обрубить ботву и погрузить на трактор. Помогать некому, все сама. Но с Божией помощью управлялась. Слава Богу! Господь везде помогал.
В совхозе работала гаевская сестра Анечка Алексеева. Как ей было тяжко! Она, правда, недолго ухаживала за телятами. А их ей дали сразу тридцать. Анечке приходилось таскать муку в мешках весом в 50 кг. Мешок надо было снять с телеги, что стояла на улице, донести и взвесить на больших весах, а потом опять отнести, положить на телегу и отвезти на ферму. А как везти, если лошадь запрягать не умеешь? А разве кто будет ждать, когда ты научишься? Раз взялась, давай делай. В Михнове не прописывали десять лет. В совхозе было условие: прописывать только тех, кто согласен работать на ферме доярками. Но она сказала себе: буду здесь жить, и все! И даже если выгонят, обратно в Москву не поеду! Пусть с котомкой за плечами, но пойду за Богом! И жила! Работала, как Бог даст. А Господь все Сам устроил, кругом помогал.
Когда я приехала сюда, меня сразу определили в Гай. У нас Гай скитом называют. Обычно скитом называют место, куда монашествующие уходят в затвор. У нас нет затвора. Но обстановка здесь более молитвенная, нежели в Михново. Там больше мирского, потому что в Михново из мира приезжает больше народа. А здесь сравнительно уединенное место. Да и батюшка Понтий жил в Гаю. Он стремился к уединению и даже хотел сделать здесь неподалеку, в лесу, себе шалашик, где мог бы предаваться уединенной молитве.
Когда решался вопрос о работе, мне предложили должность бухгалтера в Тургеляй. Но Варвара Николаевна сказала: «У тебя не будет времени: по утрам на автобус должна будешь успевать. А во сколько будешь обратно приезжать? Ты ведь ни в утренней, ни в вечерней молитве, ни в общей жизни общины участвовать не сможешь. Будешь жить, как и в Москве жила». И это так. Я и в Москве могла бы деньги зарабатывать. А работая в совхозной бухгалтерии, лишаешься молитвы и общине не поможешь. От должности бухгалтера я отказалась и была согласна на любую другую работу. Мне стали предлагать работу доярки, телятницы. Потом Бог дал, стала работать в полеводстве. Это было хорошо, появилась возможность в Гаю помогать по хозяйству. Утром встанешь, коров поможешь подоить, и самое главное, можно молиться вместе со всеми и быть ближе к жизни общины.
Возлюби ближнего! Здесь все живут друг для друга, и ты живешь для ближнего. Это и есть главная цель. Это Божие призвание, то, к чему тянется душа. Это внутренний зов. Когда это приходит, думаешь: «Это мое!» Но здесь не монастырь. В общине нет монастырских устава, обетов, обязанностей, обязательств. Ты — свободный человек. Можешь прийти, можешь уйти — тебя никто не держит. Опять же, это Божия сила и Божия воля.
Мама что здесь жила, все меня звала:
— Нина, поедем хотя бы на неделю в отпуск в Москву. А меня туда не тянет. У меня там ничего не осталось. Родные сестры каждый год звали, да и сейчас зовут, сюда приезжают. А я ехать в Москву не хочу. Мне ни разу не захотелось вернуться к прежней жизни, там неинтересно. Да разве без меня Москва не устоит? Я из города и, живя в нем, увидела два мира, два образа жизни, и хочется людям, что в мире живут, явную истину объяснить: люди, откройте глаза! Проснитесь, посмотрите, где истина и что надо делать! А здесь же собрание людей, живущих единой семьей в христианской общине, той, что похожа на общину первых христиан. Я — здесь! Здесь мой дом!
Духовное не передать словами — все надо самим прочувствовать. А те, кто сюда приезжает, вначале не могут этого осознать. А когда окунешься в эту жизнь, поживешь здесь, тогда многое становится ясным и понятным. Тогда и сам духовно возрастаешь, приобретаешь опыт духовной жизни. Главное — это смирение и терпение.
Часто можно слышать, что Михново — удел Божией Матери. Почему удел? Здесь жизнь идет ради Бога и помощь нам оказывает Божия Матерь. В конце вечернего молитвенного правила читается молитва Спасителю и Пресвятой Богородице. Ее составил батюшка о. Понтий. Он и указывает, что здесь удел Божией Матери, Ее наследие. И слепой может увидеть, какие огромные площади земли, многие гектары надо обрабатывать. А нас мало. Да и разве мы могли бы обработать все угодия сами? А Господь дает силы, посылает сюда людей в помощь, и сообща, с Божией помощью и помощью Божией Матери, все делается: косится и убирается сено, пашется земля, собирается урожай, присматривается скотина… А наша Покровительница икона Божией Матери
«Спорительница хлебов» — не только Спорительница хлебов, но и душ наших. Пока Царица Небесная в доме, Она — наша Хозяйка и Защитница. Если бы Богу было неугодно, не существовало бы это место. Посмотрите, сколько вокруг было имений, но все они были разорены, и даже камня в память о них не осталось. А Михново сохранилось! Значит, Господь Сам избрал это место и поселил здесь родителей старших. Это место, благословленное Богом. Какой удивительной любви был отец сестер Корецких Николай Осипович! Он семью всем обеспечивал. У них в роду у всех была доброта необыкновенная, и она передается из поколения в поколение. Господь на этом месте основал обитель. Такую милость они заслужили своей добротой. Они были богатыми людьми, по-барски жили. Однако на свои средства построили церковь. Когда умер Николай Осипович, Анастасия Дементьевна с детьми отправилась в Оптину пустынь за благословением строить домовую церковь. Старцы благословили и наказали:
— Стройте, стройте, у вас будет много детей. Им предсказывалось жить духовной жизнью. И постепенно по молитвам отца Понтия в Михнове началась созидаться духовная жизнь. Многое пришлось пережить: лихолетье военного времени, революцию, ссылку, гонения со стороны властей. При советской власти здесь был колхоз, затем совхоз, потом уже сельскохозяйственная христианская община.
Все в прошлом. А Михново стоит! Сколько всего претерпели о. Понтий, старшие, братья и сестры общины! В последнее время батюшка, зная, что вскоре покинет эту обитель, уделял много времени сестрам Корецким. Подолгу беседовал с ними, учил духовной жизни, как сохранить общину в этом бушующем житейском море. Он отменил даже встречи с паломниками, поскольку предвидел, что для общины наступят нелегкие времена.
Всю свою жизнь отец Понтий посвятил служению Богу и людям. Сестры Корецкие — его воспитанницы, продолжатели его духовного наследия. Батюшка Понтий повернул их жизнь так, что они стали настоящими подвижницами. Мария Николаевна была венчана в браке. Браки Анастасии Николаевны и Варвары Николаевны Господь отвел и направил их на служение ближним. И все то, чем мы сейчас живем, Он через старших нам передал, и жизнь в общине продолжается.
Это же надо было иметь такую огромную силу духа, чтобы выстоять! Сестрами Корецкими все принималось как дар от Бога. Они отличались от мирских людей. Вглядываясь в их лица, можно было сразу же сказать: это человек Неба! Какие глаза! Они улыбаются и тебя обнимают с любовью. Бывало, один только взгляд тебя так утешит, что становится очень легко, снимаются тяжесть, переживания, стихает боль, чувствуешь, что тебя понимают, за тебя, за твою душу молятся. Просто взгляд — и все!
После смерти батюшки все объединились вокруг Михнова. Много его духовных чад приехало из Беларуси. Миром стали строить часовню, и архитектор нашелся, родной брат Веры Павловны Крутько — Владимир Павлович. За одно лето он сделал проект часовни и моста через речку Меречанку.
В послевоенные годы, когда стали разгонять общину, молодежь приняла решение работать в совхозе и взять на себя присмотр за стариками. И сегодня за нашими старенькими насельницами ухаживают сестры. Они здесь жизнь прожили в трудах, вере в Бога, служа ближним, и отсюда уходят в свой последний путь. Мы их хороним, а потом вписываем их имена на личное поминовение и всех усопших поминаем на службах, в утренних и вечерних молитвах, и не только в церкви, но и на всех трех участках. Для этого мы и живем.
Какими были первые насельники, и какие они сейчас? Тогда люди были напитаны молитвами о. Понтия. За всех, приходящих в Михново, он молился. Люди сами шли, зная, для чего они сюда идут. Это сейчас сюда попадают Промыслом Божиим и только позже осознают, что на то была воля Господня, а значит, и я сюда попал не случайно. Человеку из мира трудно попасть в эту обитель. И только Господь сюда его приводит. Случается, они болеют: и душевно, и духовно, и физически. Такие испытания может выдержать только сильный верой человек. Так отец Понтий собирает свое стадо. Но бывает человек не здесь живет, но он наш, и опять же это Господь так его приводит. Все совершается по молитвам батюшки Понтия и старших. И дай Бог, чтобы это продолжалось.
Сейчас в мире произошло оскудение любви. Это отмечают все, кто сюда приходит. Они говорят, что чувствуют, чтото не то в мире творится, а что — понять не могут. И только пожив здесь, приобретя духовное содержание, начинают анализировать состояние своей жизни до Михнова. В миру духовность выхолащивается средствами массовой информации. Раньше тоже были бездуховные времена, а теперь бездуховность повсюду. А ведь у каждого человека есть искра Божия. И здесь, в нашей общине, она получает полный расцвет. Но для этого надо много над собой поработать, научиться смиряться. Идти духовным путем нелегко, но люди с Божией помощью преодолевают все испытания. Жить ради ближнего! Вот это путь, которым мы идем, ради чего живем. В немощах сила Божия совершается! Это видно по деяниям отца Понтия, старших. Сестры Корецкие многое видели, многое пережили. Они были богатыми и знатными людьми. А отдав свое богатство людям и служа им и Господу, стали духовно богаче. Люди их круга не могли этого понять. По молитвам о. Понтия получили они благодать большую, у них сложился опыт духовного руководства. Это уже потом, когда старшие отошли ко Господу, сестры в общине осознали, как в жизни надо служить ближним и как жить. А для этого надо к Богу обратиться. Сестры Корецкие были великими людьми. Их надо было знать, чтобы понять глубину их веры. И только такая глубокая вера сдвигает горы. Приехала я в Михново на Тихвинскую 9 июля 1971 года.
Тогда Варвара Николаевна еще ходила на трапезы. Правда, недолго. Потом режим уже больше был постельный и ей из столовой приносили еду. Она пост сохраняла. А в день после причастия ни лекарств, ни уколов не принимала. Говорила:
«У меня лекарство уже было — выше лекарства нет». Да и человечек она, можно сказать, небесный. Она художницей была. В те времена иконы негде было купить, и она их здесь, в Гаю, писала. У нас есть написанные ею иконы: в Гаю Смоленской Божией Матери, в часовне — Спасителя. Каждой сестре или брату ко дню Ангела дарились иконки, написанные Варварой Николаевной и племянницей о. Понтия Александрой Максимовной. Когда они работали, всегда очень тихо было.
В келье Варвары Николаевны висели иконочки — Спасителя, Матери Божией, преподобного Серафима Саровского. В Михново в совхозные времена было свое подсобное хозяйство. И вот приходит старшая сестра по хозяйству
к Варваре Николаевне и говорит:
— Что делать? Все ушли в совхоз на работу. У людей уже огороды вспаханы, а мы никак на поле навоз не вывезем — некому.
А ночью снится ей сон: старичок приходит, нанимается на работу. Она ему говорит:
— А что ты умеешь делать?
— Все могу, — отвечает он.
— Да куда тебе «Все могу»!
— Я тебе все сделаю, — пообещал старичок.
И действительно, все было сделано вовремя. Видимо, преподобный Серафим приходил по молитвам Варвары Николаевны и помог. Варвара Николаевна все время ему молилась и нам наказывала:
— Просите преподобного Серафима.
Когда мы работали в совхозе, ни минуточки свободной не было. Утром перед работой к иконе Божией Матери приложишься, а потом и к Варваре Николаевне подойдешь поздороваться. В обеденный перерыв забежишь, сядешь у краешка кровати на стул, ничего не говоришь, а просто близость ее ощущаешь, видишь, что тебя понимают, молятся за тебя в это время. Во взгляде любовь, и через молитву от нее передается благодать. Чувствуешь, как во время молитвы с тебя снимается тяжесть внутренняя, внешняя. Варвара Николаевна — человек молитвы, такой молитвы, что даже словами не передать. Это я уже со временем поняла. А тогда только помощь ощущала. Конечно, хотелось многое сказать, но вечером поздно с фермы приходила, для разговоров времени не оставалось. Да и не нужно было ничего говорить, ей было многое открыто. Она и сама подолгу не разговаривала, только спросит:
— Как ты? Как у тебя дела в совхозе? А иногда просто взобьет яичко с сахаром добела и скажет:
— Нина, на тебе гоголь-моголь.
У нее была глубокая внутренняя молитва. Она человека чувствовала. Такой дар ей был дан. Работа в совхозе для городского человека, непривычного к большим физическим нагрузкам, была тяжелой, и без молитвенной помощи, какую оказывала Варвара Николаевна, было не выстоять. Сестры приходили к ней, когда им было очень тяжело. Она умиротворенно действовала на всех. Всякие волнения, обиды, неустройства могла тут же погасить в каждой сестре, помогала им найти выход из трудной ситуации. Нет, она никого не обличала, а очень мудро управляла сестру, да так, чтобы сестра не обиделась. Много не говорила и не приводила примеров, голоса никогда и ни на кого не повышала, умела своим духом управлять. Пару слов скажет, а глаза, глаза — как небо голубое, и улыбающиеся, как будто сама благодать расплескалась в этих глазах. Это не просто материнские глаза, в них чувствовалась сила свыше. Ее присутствие в Гаю по сей день ощущается. Это дела духовные, их просто так не объяснить. Если Анастасия Николаевна была решительной и мужественной, то Варвара Николаевна отличалась мягким нравом и нежностью. Обе сестры имели сильные характеры, одинаковое духовное содержание и твердую веру. Но разница заключалась в том, что Анастасия Николаевна могла сразу остановить, когда видела, что человек идет неверным путем. А у Варвары Николаевны был мягкий характер, она больше брала молитвой и терпением. Случалось, сестры в общине ссорятся между собой, а она за них молится. У нее была всепрощающая любовь, которая безотказно и благотворно действовала на сестер с разными характерами. Она была очень деликатна и терпелива, не могла никого от себя оттолкнуть или резко сказать: «Нельзя!» Даже батюшка Понтий звал ее Варечка, Варенька. Помню, у нас старшая по хозяйству была Лидия Захарич. Хозяйство нужно было правильно вести, и ей приходилось часто подсказывать, как и что делать. Варвара
Николаевна беспокоится, просит позвать Лидию:
— Скажи ей, пусть придет.
А та не приходит. Варвара Николаевна терпеливо ждет, хотя дело требует срочного решения. Терпение ее было просто безгранично.
Сестры Корецкие были очень дружны между собой, поддерживали и во всем доверяли друг другу. Помню, привозили их на колясочках по дорожке. Во время встреч они беседовали, обсуждали многие вопросы, а зная свои трудности, помогали друг другу советом, возносили совместную молитву к Богу и обращались за помощью к батюшке Понтию. Если говорить о ссылке, то там Анастасия Николаевна оберегала старшую, Варвару Николаевну, и большую часть работы на себя брала.
От них исходила большой силы благодать. Порой достаточно было только одного их взгляда, чтобы в себе ее ощутить.
Корецкие по происхождению из дворянского сословия, а значит, по советским меркам, являлись «врагами народа»,
«чуждыми элементами», «эксплуататорами». А какие имели права? Никаких. У них отняли свободу, возможность пользоваться какими-либо благами.
Мы же все работали, получали зарплату. Были здесь и сестры, которые получали пенсии и имели возможность что-либо себе купить. А старшие пенсии не получали, жили очень скромно. Однако в день Ангела каждой сестре они обязательно дарили подарочек.
О себе сестры Корецкие не любили говорить, тем более делиться с кем-то. А если о чем-то спросишь, больше молчали. Время-то какое было! Попробуй-ка кому-то что-либо сказать в открытую. В совхозе работать приходилось с разными людьми. Они по-разному себя вели. Сидишь рядом, картошку перебираешь, молчишь.
Даже в условиях постоянной слежки и доносов старшие старались нам помогать. А им Господь помогал через молитву. И старшим, видимо, было известно, с какими угрозами домой идешь. Они видели, в каких условиях братьям и сестрам приходится находиться и какая помощь нам нужна. Сами же были немощны здоровьем, но силой духа держали михновскую семью. Такое не объяснишь. Это надо прочувствовать, чтобы понять. А старшим еще и жизнью общины приходилось руководить. Здесь требовалось соблюдать большую осторожность. Вдруг кто-то донесет…
А мы, чтобы сохранить общину, представляли положение дел следующим образом: для окружающих мы не члены общины, а просто в церковь ходим. Живем как все и считаемся работниками совхоза. И чтобы быть похожими на мирских, мы даже по-разному одевались. Представители органов власти исподтишка интересовались у насельников общины о поведении сестер Корецких. Но насельники любили своих старших, оберегали их, старались молчать и на провокационные вопросы не отвечали.
У старших же практически отсутствовали условия духовно окормлять сестер. Помогала им только благодать Божия, глубокая вера, молитва и вера тех, кто прибегал к их молитвенной помощи. А без веры и полного и искреннего доверия к старшим очень трудно было помочь стремящейся к спасению душе.
В Михново хорошо известно о том, как батюшка Понтий говорил, что жизнь в общине будет продолжаться до последнего часа. Во все времена со дня основания христианской семьи она протекала, хранимая Божией благодатию, молитвами батюшки Понтия и старших. Когда они почили в Бозе, всем нам неимоверно было тяжело. Но молитвы старших чувствовались и после их кончины, а вера держала и до сих пор держит сестер и братию общины. А это большое подспорье для всех.
Первой из сестер Корецких в 1976 году отошла ко Господу Варвара Николаевна. В последние дни перед кончиной ей тяжело было ездить в церковь. А возили ее в колясочке. Но наступил день, когда ей стало совсем плохо, но она стала собираться на службу. Маргарита, увидев, в каком она пребывает состоянии, сказала:
— Варвара Николаевна, оставайтесь дома, вам плохо. А она ответила:
— Нет, Маргарита, поеду. Это был последний праздник в ее земной жизни, кажется Вознесение, — ее последнее Причастие в храме. А потом уже раз в месяц, не чаще, ее причащал о. Константин дома. Она этим жила. О своей болезни она никому ничего не говорила, ни на что не жаловалась. А вот ссоры и размолвки между сестрами чувствовала на расстоянии. И если сестры где-то не ладят между собой, смотришь, из дома уже бегут:
— Варваре Николаевне нужно сделать укол. Плохо с сердцем.
«Ага, — думаю, — где-то поссорились». Варваре Николаевне кололи строфантин. Однажды пришли сестры в домик, спорят, и каждый доказывает свою правоту. А Варвара Николаевна плачет. Я тоже там оказалась, стою тоже плачу и говорю:
— Варвара Николаевна, как вам тяжко терпеть!
А у спорящих сестер ничего серьезного и не было. Просто не желали друг другу уступать. Варвара Николаевна молилась за всех. С ее уходом, не имея такой молитвенницы, духовная жизнь стала слабеть. Да и сестры стали приходить более слабые духом, а молитвы за них такой, как у Варвары Николаевны, уже не было.
В 1978 году умерла Мария Николаевна, затем в 1979 году Анастасия Николаевна. С их уходом внутри все плакало. Страха не было, была печаль сильная. Но утешала мысль о том, что милость Божия велика, все в руках Божиих, что Господь все устраивает. Господь веру давал, и мы верим: раз Он сюда нас привел, значит и дальше нам помогает. Все только на милости Божией держится и силою Божиею все совершается. Своего ничего нет.
Раньше сюда приходили спасаться верующие люди. Сейчас другие идут. Каждый идет своим путем, но цель одна — ради Бога. Господь милостью Своею хранит общину долгие годы и все милостью Божией держится.
Слава Богу за все на свете!
Воспоминания записаны в Гае в 2009 г.
Просмотров: 1169