Война и государственное насилие: демографический аспект
В настоящее время применительно к периоду войны активно изучаются репрессии в отношении «наказанных народов», жизнь крестьянской и этнической ссылки, преследования нарушителей трудовой дисциплины. Архивные документы свидетельствуют об изобилии форм принуждения, эксплуатации, бюрократического произвола, а также прямых преступлений со стороны чиновников и представителей силовых структур.
Введение в научный оборот новых источников заставляет снова и снова обращаться к болезненной теме избыточного государственного насилия в годы Великой Отечественной войны. Архивные документы свидетельствуют об изобилии форм принуждения, эксплуатации, бюрократического произвола, а также прямых преступлений со стороны чиновников и представителей силовых структур. В настоящее время применительно к периоду войны активно изучаются репрессии в отношении «наказанных народов», жизнь крестьянской и этнической ссылки, преследования нарушителей трудовой дисциплины. Однако многообразие репрессивных практик государства заставляет, при реконструкции жизни населения в 1941—1945 гг., анализировать всё новые элементы борьбы власти с собственным народом. Показ отягощения убийственной повседневности войны государственным насилием и некомпетентностью — задача настоящего исследования.
Одной из малоисследованных проблем является конкретная оценка демографического ущерба советского тылового населения, выявление причин сверхсмертности. Здесь и огромная (особенно детская) смертность в тыловых районах, и настоящее вымирание население ГУЛАГа с маскировкой этой трагедии за счёт ежегодного актирования десятков и сотен тысяч потерявших трудоспособность и фактически уже умиравших заключённых. Высокой смертностью отличалась и политическая ссылка, в которой оказались миллионы немцев, поляков, калмыков, чеченцев и многих других «наказанных народов». Статья обращает внимание на малоизвестные аспекты человеческих потерь.
Жесточайшим наказаниям подвергались не только лица, заподозренные в малейшей политической нелояльности, но и нарушители трудовой дисциплины, те, кто не сдал радиоприёмники, «создавал запасы продовольствия», торговал на рынках, совершал мелкие хищения на предприятиях и в колхозах. Массовое распространение расстрела за хищения социалистической собственности коснулось тысяч людей: если в начале 1942 г. по указу от 7 августа 1932 г. высшая мера наказания применялась по РСФСР к 6% осуждённых, то в начале 1942 г. — к 19%. По «дезертирам военной промышленности» в 1944 г. 16 тысяч неисполненных приговоров лежали в судах одной только Новосибирской области [4: 12]. Ужесточение режима в тюрьмах, лагерях, колониях и местах ссылки в 1941—1945 гг. привело к гибели сотен тысяч арестованных, которых в буквальном смысле уморили голодом и непосильным трудом. Однако зачастую и так называемое «правовое население» (термин НКВД) в связи с отсутствием продовольственного обеспечения и медицинского обслуживания испытывало проблемы, сходные с бытом репрессированных.
Государство так настойчиво выжимало из людей все ресурсы, что репрессии затронули заметное количество руководящих работников в регионах, оказавшихся не в состоянии осуществить государственные заготовки. Например, руководство Новосибирского обкома партии в течение всей войны максимально политизировало обвинения в недостаточной работе, расценивая срыв хлебозаготовительных кампаний как сознательную контрреволюцию. Секретарь Каргатского РК ВКП (б) Новосибирской области А.П. Николаев в октябре 1942 г. был исключён из партии за допущение расхищения и разбазаривания хлеба и осуждён облсудом на 2 года заключения; 1-й секретарь Доволенского РК ВКП (б) Г. С. Тимошников и председатель райисполкома Н.В. Кремлёв в декабре 1942 г. были исключены обкомом ВКП (б) из партии за срыв хлебозаготовок, осуждены на 2 и 1,5 года, после чего отправлены на фронт [РГАНИ. Ф. 6. Оп. 2. Д. 760. Л. 172; Д. 770. Л. 70; Д. 786. Л. 110]. В том же декабре 1942 г. обком исключил 1-го секретаря Северного РК ВКП (б) П.И. Мартынова и председателя РИК П.Ф. Родионова «за саботаж хлебосдачи», причём формулировка исключения в отношении Родионова гласила: «враг родины, организовавший саботаж хлебосдачи в угоду немецким фашистам». При этом военный трибунал войск НКВД в феврале 1943 г. оправдал обоих за отсутствием материалов о контрреволюционной деятельности; в конце 1944 г. Мартынов добился восстановления в партии [Там же. Д. 792. Л. 51; Д. 795. Л. 169; Д. 879. Л. 90].
В следующем году обком снова ударил по «саботажникам» районного звена: в январе 1943 г. был арестован и в апреле исключён из партии председатель Михайловского РИК И.К. Плитченко, осуждённый за срыв хлебопоставок, выполненных в 1942 г. всего на 7,3%, а также незаконное получение продуктов и промтоваров; однако Верховный суд РСФСР отменил приговор облсуда об осуждении Плитченко на 2 года лишения свободы. Затем, 27 июня 1943 г., были исключены секретарь Кыштовского РК ВКП (б), а также председатель РИК А. Ярулин — за допущение хищений семенного зерна в колхозах, расходование государственных фондов по хлебу и крупному рогатому скоту. План хлебозаготовок за 1942 г. в районе был выполнен на 72,4%, а для работников района было выделено 102 центнера зерна, за что секретарь райкома и глава райисполкома получили от нарсуда по 5 лет заключения [Там же. Д. 939. Л. 113; Д. 851. Л. 122−123; Д. 804. Л. 146]. В ноябре 1943 г. Новосибирский обком исключил из партии и отдал под суд 1-го секретаря Туганского РК ВКП (б) А.Г. Мощинского и председателя РИК Войтова с привычной формулировкой: за «саботаж хлебозаготовок, допущение хищения хлеба в колхозах, провал плана хлебосдачи в угоду немецким фашистам». Среди других обвинений были и служебные злоупотребления: секретарь РК купил за бесценок центнер муки (по 3 руб. за кг), присвоил двух овец, пьянствовал. Мощинский был осуждён военным трибуналом войск НКВД на три года заключения [Там же. Д. 878. Л. 126].
Под давлением постоянных заготовительных кампаний местное руководство применяло порой такие методы выколачивания продовольствия, что центральные власти были вынуждены карать иных начальников за дискредитацию режима. Проявление административного произвола на местах не знало границ, вызывая крайнее возмущение населения и достаточно резкую реакцию региональных властей. ЦК КП (б) Казахстана 28 марта 1945 г., заслушав вопрос «О фактах грубейшего нарушения революционной законности в Урджарском районе Семипалатинской области», установил, что в период хлебозаготовок в 1944 г. там были допущены грубейшие факты произвола и нарушения законности — массовые обыски у колхозников 18 колхозов и у рабочих совхоза с целью изъятия якобы украденного ими хлеба. Обыски сопровождались оружейными выстрелами, взломом дверных замков, разрушением печей, избиениями и арестами некоторых колхозников и рабочих. В этих преступлениях по указанию секретаря РК КП (б)К Трифонова и начальника УНКВД по Семипалатинской области А.А. Полюдова участвовали: начальник Урджарского райземотдела Маслов, заместитель начальника спецкомендатуры НКВД Осадчий, начальник раймилиции Мартынов, секретарь райкома ВЛКСМ Шамсутдинова, директор райпромкомбината Третьяков, заместитель уполномоченного наркомата заготовок Зайцев. Несмотря на безрезультатность обысков, в домах изымалось в счёт плана хлебозаготовок зерно, выданное колхозникам в виде аванса, жареное просо из сковородок, а также овчины, шерсть и другие домашние вещи. В ноябре 1944 г. виновники, включая Полюдова, были сняты с работы, обвинены в провокации с целью «вызова массового недовольства со стороны колхозников», а дело в отношении их передали в военную прокуратуру войск НКВД Казахского округа. Известно, что Полюдов 1 сентября 1945 г. был осуждён на 2 года заключения, которые отбыл [РГАНИ. Ф. 6. Оп. 2. Д. 940. Л. 70−72; Д. 1342. Л. 49]. Нечто похожее совершал и заместитель начальник УНКВД по Черкесской области Б.М. Вайнберг, в июле 1943 г. исключённый из партии Ставропольским крайкомом ВКП (б) за незаконные обыски и изъятия имущества у граждан и арестованных лиц, которое затем распределялось Вайнбергом среди коллег и присваивалось лично им. Виновника в ноябре 1944 г. осудили на 10 лет заключения, но вскоре освободили [Там же. Д. 1325. Л. 34].
Были регионы, где не ограничивались разрушением печей в домах. Как известно, право на жилище нарушалось государством со времён Гражданской войны, когда в зоне антисоветских восстаний могли выжигаться целые селения. В 1924 г. за неуплату налога сессия Тамбовского губсуда постановила «сломать строения некоторых бедняков и демобилизованных красноармейцев». Ломали крестьянские избы и в коллективизацию, и позднее [2: 262]. В январе 1943 г. Красноярский крайком ВКП (б) исключил из партии за «политическую слепоту» начальника Ярцевского РО НКВД А.В. Капитонова, который не пресёк насильственного сселения (осуществлённого по приказу председателя оргкомитета Ярцевского райсовета М.Д. Калачёва и второго секретаря райкома Легалова) 143 единоличных хозяйств, во время которого было уничтожено 57 домов с надворными постройками и домашними вещами. Уничтожая дома единоличников, власти сожгли и 24 жилища семей военнослужащих. Эта местная инициатива, проведённая без ведома краевых властей, закончилась судебным процессом. О степени наказания партийно-советского руководства нам не известно, а начальник райотдела НКВД получил от трибунала 5 лет лагерей с заменой на отправку в штрафную роту. В следующем году краевые власти вмешались в работу лагерного суда: председательница постоянной сессии крайсуда при Краслаге НКВД А.В. Попёнкова в июле 1944 г. была исключена крайкомом ВКП (б) из партии за «массовые нарушения социалистической законности» и подлоги в судебных документах [РГАНИ. Ф. 6. Оп. 2. Д. 812. Л. 42−42 об.; Д. 860. Л. 195].
Наличие на руководящих постах в народном хозяйстве многочисленных бывших чекистов, управлявших с привычной им жестокостью и цинизмом, осложняло ситуацию. Например, работавший в 1920 — 1930-х гг. в ОГПУ Приморья, Иркутска и Новосибирска В.И. Лёшин после увольнения из «органов» подвизался на гражданской службе и с 1942 по июль 1945 г. был начальником Томской пристани. В 1944 г. из 379 работников пристани он отдал под суд 131 чел., из которых около 120 были оправданы. Также Лёшин издевался над фронтовиками и их семьями, допуская выселения их из жилищ и отказывая в какой-либо помощи, из-за чего один из рабочих умер, а другой психически заболел. Было подсчитано, что этот управленец нанёс государству 370 тыс. рублей убытка. Томским горкомом ВКП (б) в июне 1945 г. он был исключён из ВКП (б) «за антипартийную деятельность», однако оказался вскоре восстановлен обкомом в рядах партии со строгим выговором. И лишь в 1948 г. за злоупотребления и хищения социалистической собственности Томский ГК ВКП (б) снова исключил Лёшина из партии [ГАНО. Ф. П-1204. Оп. 1. Д. 7. Л. 1−6; Архив УФСБ НСО. Д. П-17 195. Т. 3. Л. 307−308; ГАТО. Ф. П-607. Оп. 1. Д. 167. Л. 26−28; Д. 189. Л. 13, 14; Д. 881. Л. 18]. Бывший начальник Шипуновского РО УНКВД Запсибкрая М.С. Панкратьев, осуждённый в 1937 г. на три года заключения за доведение подчинённого до самоубийства, в 1941—1942 гг. занимал должность начальника ИТК № 6 УНКВД по Алтайскому краю в Кош-Агачском аймаке. В феврале 1942 г. Панкратьев получил от Ойротского обкома ВКП (б) выговор за высокую смертность заключённых: при достатке продуктов в декабре 1941 г. в колонии умерли от истощения 11 чел., в первые 20 дней января 1942 г. — 4 чел., а из 170 чел. на работу в состоянии было выходить не более 25−30 чел. [ГААК. Ф. П-1. Оп. 18. Д. 21. Л. 65−66; Д. 162. Л. 45; ГАНО. Ф. П-3. Оп. 15. Д. 12 800. Л. 1−2].
Привычные репрессивные практики часто использовались для решения повседневных вопросов. Государство по-прежнему сохраняло такой мощный и эффективный инструмент воздействия, как массовые переселения. В годы войны сложилась крайне напряжённая обстановка в городах, принявших основные потоки эвакуированных рабочих и заводское оборудование с оккупированных территорий. Самым простым способом размещения десятков тысяч приезжих в крупных центрах оказалось изгнание той части населения, которая не была задействована в промышленности. В более чем 500-тысячном Новосибирске в сельскую местность были выселены десятки тысяч «ненужных» горожан.
Огромных масштабов достигли трудовые мобилизации населения на военное и промышленно-транспортное строительство. Одной из малоизученных трагедий остаются предпринятые в начале 1940-х гг. насильственные мобилизации на военные предприятия и стройки Урала и других промышленных центров огромного числа жителей Средней Азии и Казахстана, когда только из Узбекской ССР в 1941—1943 гг. было изъято более 155 тыс. трудмобилизованных, включая заключённых [1: 228]. Условия транспортировки, питания, проживания были организованы настолько бесчеловечно, что значительная часть мобилизованных погибла в ближайшие месяцы. Неквалифицированные рабочие, плохо знавшие русский язык, фактически оказались ненужными и были лишены самого элементарного. Они в массовом порядке бежали и полуживыми от истощения возвращались домой, либо погибали в местах расселения или в пути на родину. Несмотря на появление в 1943 г. приказа наркомата торговли СССР об организации специальных столовых для «рабочих-нацменов», где привычные продукты заменялись бы на рис и баранину, реальность была такой, что привезённым контингентам просто не давали сколько-нибудь достаточного количества калорий, а также не обеспечивали тёплой одеждой, что приводило к массовому истощению, заболеваемости и смертности уроженцев южных республик СССР.
В январе 1944 г. в Новосибирске с эшелона, вёзшего из г. Алапаевска рабочих-трудоармейцев (узбеков, киргизов, казахов и туркмен) в Среднюю Азию, было снято 80 трупов и 108 тяжелобольных, из которых 20 чел. в течение 22−23 января 1944 г. умерли. Расследование органами НКГБ СССР показало, что в Алапаевск в феврале 1943 г. были привезены 4986 рабочих-трудоармейцев из Средней Азии, причём в таком состоянии, что из них сразу 428 больных были отправлены домой. На 18 января 1944 г. осталось всего 1094 чел., в большинстве своём тяжелобольных, а 2613 ранее были отправлены в Среднюю Азию как утратившие работоспособность. Перед отправкой эшелон с трудоармейцами, часть из которых была с высокой температурой, а также больных дистрофией 1−3 степени, из-за преступной халатности руководства строительства 13 дней простоял на станции и рабочие остались без продовольствия на дорогу. Сколько их доехало до родных мест живыми, неизвестно. По итогам расследования 10 виновников трагедии, включая начальника строительства № 2 НКПС Байду (осуждён на 7 лет, затем срок снижен до двух, освобождён по амнистии в июле 1945 г.), его заместителя М.М. Песина, начальника санитарного отдела строительства Баранова были осуждены. Начальник отдела кадров строительства № 2 Г. Е. Пухляков, подписавший фальшивый акт о благополучном состоянии отправленного из Алапаевска эшелона, отделался исключением из партии [РГАНИ. Ф. 6. Оп. 2. Д. 876. Л. 45−46; Д. 1293. Л. 152 об., 153].
В середине мая 1943 г. в пос. Белый Яр Верхне-Тавдинского района Свердловской области прибыло 2116 работников из Средней Азии. Жить им пришлось в землянках без печей, дров и воды. Половина рабочих не имела ни постелей, ни верхней одежды, ни белья, хотя в посёлке хранились тысяча ватных костюмов, а также валенки и полушубки. Однако одежду узбекам не выдавали, поскольку «они её испортят». Весь декабрь рабочим варили мороженую капусту и горошницу — по сто грамм на человека в день. Местный управляющий лесокомбинатом И.С. Юрин «выдвинул контрреволюционную теорию о сердце узбеков, которое иначе устроено и не выдерживает уральского климата, что вызвало панику и массовое дезертирство». К 25 декабря 1943 г. оставалось 662 узбека, из которых только 205 были в состоянии выходить на работу. С сентября дезертировало 580 чел., отпущено в связи с болезнью — 743 и умерло — 215. При отправлении больных и истощённых рабочих домой эшелон простоял четверо суток и за это время в нём умерли 16 рабочих. За ноябрь и декабрь не было захоронено 138 трупов, которые валялись на кладбище и около кладбищенской дороги, причём большинство их были совершенно голыми. Факты смерти в ЗАГСе не регистрировали и родным о них не сообщали. Свердловский облсуд в марте 1944 г. осудил Юрина на 2 года за служебные преступления, но по кассации Верховный суд РСФСР снизил наказание до года исправительных работ с вычетом 20% заработка [Там же. Д. 876. Л. 42−43]. В других регионах положение среднеазиатских рабочих вряд ли было намного лучше. Известно, что Омский горком ВКП (б) 10 марта 1944 г. дал выговор начальнику отдела кадров военного завода № 29 И.Ф. Ермакову за «преступно-халатное отношение к вопросам материально-бытового обслуживания рабочих-узбеков на заводе № 29» [ИАОО. Ф. П-14. Оп. 3. Д. 258. Л. 110].
Общее продовольственное положение городского населения было тоже крайне тяжёлым, причём уменьшение из-за неурожая хлебных пайков осенью 1943 г. вкупе с колоссальными хищениями из распределительной сети привели к скачку смертности от дистрофии и авитаминозов. Если в 1943 г. в Новосибирске от истощения скончались 918 чел., или 6,4% всех умерших, то в 1944 г. при уменьшении общей смертности подскочила доля погибших от дистрофии — 817 чел., или 9,2%. В 1944 г. в Красноярске от истощения и авитаминозов умерли 712 чел. (17,3% от всех умерших), Архангельске — 940 чел. (20,4%), Иркутске — 1024 (21,2%). Мрачный рекорд поставил Нижний Тагил Свердловской области (выпустивший за годы войны более 25 тыс. танков Т-34), где жертвы дистрофии и авитаминозов составили 38% от численности умерших за 1944 г. [ГА РФ. Ф. 374. Оп. 11. Д. 219. Л. 12 об.; Д. 281. Л. 60 об.; Д. 279. Л. 3 об., 63 об., 89 об.; Д. 367. Л. 65 об.].
В годы войны случались рецидивы возрождения пресловутых внесудебных «троек». Когда в начале ноября 1941 г. немцы подошли к г. Торжку на 16−18 км, в городе после бомбёжки началась паника: разбежались и рабочие со служащими, и часть начальства. Воров и мародёров, набросившихся на оставленное без охраны имущество, чекисты задержали. Затем начальник Торжокского горотдела НКВД Гаврилов, его заместитель М.В. Щелоченков и райпрокурор Максимов образовали «тройку», которая без суда и следствия расстреляла 14 чел. Только в октябре 1944 г. военный трибунал войск НКВД Калининской области осудил виновных, но, например, Щелоченков получил 5 лет заключения условно в связи с плохим здоровьем и преклонным (на деле 56-летним) возрастом, а осенью 1947 г. был восстановлен в членах ВКП (б) [РГАНИ. Ф. 6. Оп. 2. Д. 1293. Л. 217 — 217 об.].
Отношение к пленным было ещё хуже, чем к собственным гражданам. Н.С. Хрущёв на октябрьском пленуме 1957 г. вспомнил, как комдив Е.Ф. Макарчук под Сталинградом уничтожил множество пленных: «Он не умно сделал, всех пленных румын расстрелял. Немцы это использовали. [когда] увидели кучу наваленных трупов: не сдавайтесь русским, [они] всех расстреливают. Это глупо сделал» [3: 387]. Комвзвода 233-го полка 35-й дивизии конвойных войск НКВД Г. И. Иванов был назначен в феврале 1943 г. командиром пешего конвоя и сопровождал 1115 военнопленных по маршруту Воробьёвка — ст. Некрылово Воронежской области. Часть пайка Иванов присвоил для конвоиров, остальное сразу отдал на руки пленным. Истощённые конвоируемые съели паёк в течение двух дней и оставшиеся пять были без еды. От истощения в пути умерли 54 чел., ещё 31 пленного пристрелили по приказу Иванова как отстающих. При попустительстве начальника конвоиры грабили пленных, а вещи и обмундирование убитых Иванов обменивал у местного населения на самогон и продукты для конвоя. Военным трибуналом войск НКВД Иванов 1 июня 1943 г. был осуждён на 10 лет заключения с заменой на отправку в действующую армию. Он воевал в штрафбате, вскоре с него сняли судимость с возвращением звания старшего лейтенанта, а в 1946 г. восстановили в членах партии [РГАНИ. Ф. 6. Оп. 2. Д. 1149. Л. 1−140].
Насилие выплёскивалось и за границы СССР. В 1945 г. замполит артиллерийского дивизиона П.Я. Епишев написал в ЦК партии большое письмо с резкой критикой как предвоенной политики, так и поведения солдат и офицеров в Германии и странах Восточной Европы: «..Некоторые наши бойцы, сержанты и офицеры, в том числе коммунисты, изнасиловали девушек и женщин больше, чем немецкое садисты [в СССР]». Епишев утверждал, что советские бойцы сожгли и разграбили словацкий г. Левице в Венгрии, а также ряд других городов. За эту откровенность Епишев в КПК при ЦК ВКП (б) в апреле 1945 г. был исключён из партии [Там же. Д. 1043. Л. 2−6].
В годы войны тыловое и фронтовое население СССР подвергалось не только обычным ограничениям военного времени (правовым, мобилизационным, продовольственным), но и прямому государственному насилию, нередко проявлявшемуся в самых варварских формах. Восстановление справедливости обычно было лишь частичным, большинство виновных номенклатурных лиц отделывались лёгкими наказаниями. Фактически население в годы величайшей из войн оказалось между двух огней: как угрозами самой жизни, резким снижением доходов и потребления в связи с нашествием внешнего врага, так и сильнейшим ужесточением и без того огромного государственного давления и принуждения на все слои общества. Эти обстоятельства накладывались друг на друга и умножали демографические потери.
Литература:
1. Антуфьев А.А. Уральская промышленность накануне и в годы Великой Отечественной войны. Екатеринбург: УрО РАН, 1992. — 322 с.
2. Булдаков В.П. Утопия, агрессия, власть. Психосоциальная динамика постреволюционного времени. Россия, 1920−1930 гг. М.: РОССПЭН, 2012. - 759 с.
3. Георгий Жуков. Стенограмма октябрьского (1957 г.) пленума ЦК КПСС и другие документы. М.: МФ «Демократия», 2001. — 820 с.
4. Тепляков А. Допущенные к столу // Новосибирские новости. 1991. № 8. С. 12.