Жизнеописание протоиерея Понтия Рупышева. Часть 2.

Категория: В. Н. Корецкая. Жизнеописание протоиерея Понтия Рупышева

Часть II

В 30 верстах от г. Вильно находилось имение Мереч-Михновское, принадлежавшее вдове А. Д. Корецкой и ее трем дочерям³¹. В 1921 году в это имение Промысел Божий привел о. Понтия, где он и прожил последние 18 лет своей жизни.

Вдова К. была женщина верующая, умная и любила благочестие; но несмотря на свою веру, все же вела светский образ жизни и не держалась уставов Св. Церкви, а с нею так же жили и ее дочери. Старшая из них, Мария Николаевна, была замужняя и имела одну дочь, а две другие — Варвара Николаевна и Анастасия Николаевна — были не замужем. В имении была домовая церковь, построенная трудами самой К., но еще не освященная³². А. Д. случайно услышала, что в Вильно приехал священник, бежавший из России, ведущий жизнь подвижническую и имеющий дар прозорливости. Пользуясь своим знакомством и хорошим отношением к ней архиепископа Елевферия, А. Д. начала хлопотать, чтобы о. Понтий был назначен в ее церковь. Владыка пошел навстречу желанию К., но батюшка отказался и только спустя некоторое время согласился приехать в Мереч-Михновское.

Отец Понтий приехал в имение 27 февраля 1921 года, и с его приездом жизнь семьи К. сильно изменилась³³. Все три сестры сразу потянулись за той благодатной, неведомой до сих пор для них жизнью, которую внес в дом батюшка и которая охватила их, и без всякого сожаления отвернулись от светской суеты. Стали скромно одеваться, бросили выезды и все светские привычки и строго стали соблюдать уставы Св. Церкви. Сама К. не противилась этому, так как тоже пошла за о. Понтием и подолгу слушала беседы с ним или толкования Св. Писания, — ему можно было внимать часами, так что забывались еда и сон. Был Великий пост, и батюшка служил ежедневно, часто произносил проповеди, которые еще больше вдохновляли слушателей, хотя их и было мало. Этим о. Понтий не смущался и ради малого количества себя не жалел, всего себя отдавая молитве и беседам, которые всегда были полны только Христом и поучениями, как надо жить Им и ради Него.

Но недолго так продолжалось, враг рода человеческого не мог вынести, что батюшка и тут гонит его, не дает ему покоя, и начал вести свои козни в семье К. Не прошло и двух месяцев, как сама К. резко изменилась к священнику, начала его обвинять в том, что он отнимает у нее дочерей, и подняла сильное на него гонение. Откуда что взялось! Посыпались скорби и искушения на пастыря и трех сестер. Начали обвинять батюшку в разорении семейной жизни и много другой гнусной и лживой клеветы возводили на него и сестер. Соседи и знакомые перестали кланяться и стали считать сестер чудачками и даже ненормальными. Много скорбного и тяжелого пришлось перенести сестрам, сердца и души которых еще не укрепились в Боге, и только светлый образ Христа, который их так пленил, и твердая вера батюшки помогли им перенести эти искушения. Но тяжелее всего было о. Понтию. За любовь ко Господу и за спасение ближних его чернили, бранили и порочили его имя. Но опорочить непорочного никто не может. Батюшка оставался чист пред Господом и с поразительной любовью молился за своих гонителей. Он бодро смотрел вперед и не давал падать духом и сестрам, утешая их уверениями, что Господь все устроит к лучшему и что Божия Матерь их защитит.

Печальнее всего было то, что и духовные лица начали притеснять о. Понтия. К. в своем протесте восстановила и владыку против батюшки. Владыка лично приезжал в имение и уговаривал сестер не менять так резко свою жизнь и не расстраивать матери. Но сестры, узнав лучший путь, уже не хотели возвращаться к пустой суете, что владыка и почувствовал, так как уехал, не исполнив своей угрозы запретить о. Понтию приезжать в имение. В то время батюшка был уже настоятелем Новосветской церкви и жил в Вильно, а в имение приезжал каждую неделю в будние дни, когда был свободен от богослужений.

В июле 1922 года начались хлопоты по освящению храма в имении. Было решено пригласить владыку. В назначенный день, 31 июля, совершилось торжественное освящение храма. После этого владыка назначил о. Понтия настоятелем Побеньской церкви, которая находилась в 10 верстах от имения, и в то же время домовым священником Михновской церкви. Батюшка переехал на жительство в имение, откуда и ездил в праздники служить в Побень, а в будние дни ежедневно служил в имении.

С приездом о. Понтия в Мереч-Михновское потекла жизнь более тихая и благочестивая, но полная борьбы и тяжелых подвигов и трудов для батюшки, незримых для посторонних лиц. Батюшка жил для Господа и ближних, а личной жизни не имел. Сколько трудов понес он, чтобы воспитать в духовной жизни сестер, искалеченных светской жизнью, с больными душами, и которые часто причиняли ему, несмотря на любовь к батюшке, много огорчений и хлопот. Но о. Понтий не унывал, возлагая все упование на Бога. Клевета и нападки на батюшку не утихали, но он никогда не защищал себя. Бывало, вздохнет глубоко, когда что услышит, и скажет: «Как силен грех, бедные люди!»

Сама К. вскоре уехала в Иерусалим, духовенство не успокаивалось и принимало все меры, чтобы нарушить жизнь о. Понтия и даже удалить его из имения, находя разные причины для перевода на жительство в Побень. К счастью, новый архиепископ Виленский³⁴ доброжелательно относился к батюшке и не давал хода сплетням и ложным доносам, которых было немало и которые заставили владыку впоследствии побывать лично у К. и узнать всю правду.

К этому времени в имении начали нарождаться перемены. К о. Понтию стали приходить богомольцы, узнав, где он живет. Сестры К. тяготились прислугой из католиков и решили попросить батюшку помолиться, чтобы Бог послал православных людей. Батюшка согласился, но с условием, что сестры примут их не как прислугу, но как родных по духу, как членов семьи. Сестры с радостью согласились, и батюшка помолился. Как всегда, его молитва была услышана, и Бог стал посылать желающих жить ради Христа. Так было положено начало богоугодной жизни пришлых сестер в имении Мереч-Михновское.

Спустя шесть лет после смерти самого К-го, имение было разделено: три части получили дочери и четвертую небольшую с садом и церковью оставила себе сама К. Хозяйство велось общее, но вскоре после приезда о. Понтия М. Н. с мужем отделились и стали обстраивать свой участок. Когда начали собираться сестры, батюшка стал уговаривать и В. Н. отделиться, говоря, что на это есть воля Божия. В. Н. долго не решалась брать на себя такое трудное дело: она отличалась слабым здоровьем и воздвигнуть столько построек на пустом участке ей было не под силу. Но, веря в слова о. Понтия, что Бог ей поможет, она горячо помолилась св. Серафиму Саровскому, которого очень почитала, и, взяв благословение у батюшки, принялась за труды. И дивное дело! Постройки начали расти только чудом Божиим, молитвами батюшки и помощью св. Серафима. Не было ни денег, ни сил, не было и умения. Сколько слез было пролито, но дело шло вперед, и в 1926 году весной В. Н. перебралась на свой участок на жительство, а с нею и несколько сестер.

Таким образом было положено начало общине. Ее составляли три участка со старшими, которые управляли хозяйством, и сестрами. Все духовное руководство вел о. Понтий.

И что это было за руководство — передать человеческим словом нельзя, это нужно было самому пережить, чтобы понять, какую милость Господь оказывал людям, послав такого пастыря и руководителя. Сколько мудрости, святости, терпения и любви было в этом руководстве! Батюшка выводил душу из самых запутанных состояний, из ужасных грехов, вдыхал жизнь и веру в человека, созидал его вновь, разбитого душой и телом. И сила Божия творила чудеса через дивного пастыря. Сестры, приговоренные докторами к смерти, не умирали по молитвам батюшки; больные, которым нельзя было работать по состоянию здоровья, работали и несли свое послушание, упрямые делались послушными, строптивые — кроткими. Где не мог достигнуть цели любовию и терпением, он обращался с горячей молитвой ко Господу, и сестра менялась. Батюшка не мирился с грехом и не шел ни на какие компромиссы в духовной жизни. И жизнь батюшки не раздваивалась; как учил, так и сам жил. Люди шли в общину непрестанно, и число сестер быстро увеличивалось. Но батюшка брал не всех, а только тех, кто готов был вынести все ради Христа. На здоровье о. Понтий не смотрел, брал и больных, и слепых, и калек, лишь бы душа горела любовью к Богу: батюшка собирал души, способные жить Господом, а не рабочую силу. Жизнь на участках велась строгая, подвижническая, и для постороннего человека казалась невозможной, но с батюшкой все было легко и возможно. Все в общине двигалось силою Духа Божия, а не естественными человеческими силами. Эти труды для о. Понтия не проходили даром, силы падали, и здоровье, и без того слабое, все ухудшалось. Другим батюшка давал жизнь, здоровье душевное и телесное, а сам истощался, и, глядя на его хрупкую фигурку, трудно было понять, как он все выдерживает; редко кто видел его отдыхающим.

Помимо воспитания сестер и братий о. Понтий нес труды и с богомольцами, которые приходили к нему почти круглый год, и в таком количестве, что пришлось для них отвести отдельное помещение, которое получило название «гостиницы». Они стекались со всей Польши, и каждый нес свои тяготы, слезы и скорби к «святому батюшке», как они называли его. Богомольцы в гостинице вели жизнь строгую, хотя и не такую, как у сестер. Богомолец, переступая порог гостиницы, отказывался от своей воли и попадал под заботу и послушание гостиничной сестры Феодоры. Она им варила, их кормила, обмывала их часто вшивое белье, ухаживала за больными богомольцами и рассылала по послушаниям. В течение десяти дней богомолец посещал ежедневно богослужение утром и вечером, а в свободное от богослужений время должен был работать, кто как мог. По прошествии десяти дней богомолец ходил в церковь только тогда, когда шли сестры. Без работы никому не позволялось быть, даже слепым давалась работа: щипать перья, чистить картофель. Богомольцы с радостью несли все послушания, чувствуя, как их душа получала то, чего она жаждала. А кто приходил не ради пользы души, тот не выдерживал и скоро уходил. Жить богомольцам разрешалось, кто сколько хотел: неделю, месяц, год — лишь бы он не нарушал жизнь в общине.

Отец Понтий часто посещал гостиницу и вел душеспасительные беседы с богомольцами. Бывало, придет батюшка, сядет на скамейку, а богомольцы кругом на полу, и начнется беседа. Батюшка учил их жизни во Христе, пояснял ясно и просто, как ее надо вести и как держаться истинной веры в грешном современном мире. Поучал их кротости, смирению и любви к своим обидчикам, послушанию, уставам Святой Православной Церкви, не обещал им радости в этой земной жизни, а указывал на скорби и искушения, которые ожидают живущего во Христе, но утешал тем, что они получат вечное блаженство по смерти и духовную радость еще здесь, на земле, если будут верны. И тихий голос пастыря проникал в сердца верующих, слезы текли по щекам, а сердца рвались ко Господу от благодатного слова, полного любви и жизни. Батюшка был источником живой воды, и верующие приходили почерпнуть ее, чтобы утолить свою духовную жажду. И уходили богомольцы с возрожденными душами на родину, унося горячую веру и намерение жить во Христе. Одних на родине ждала радость, так как за ними шли их близкие, другим предстояли великие скорби, их начинали гнать за Христа, и это были подвижники, твердо держащиеся того, чему учил их батюшка.

Как о. Понтий выдерживал эти труды с богомольцами, невозможно понять. Каждый день служил утром и вечером, а потом — исповедь, которая длилась иногда до полуночи. Ведь исповедующихся бывало и до 30-40 человек в день, а о. Понтий исповедовал внимательно, и если кто первый раз приходил на исповедь, то она длилась и час, и больше. Привозили и больных, которые не могли ходить от слабости. Батюшка строго к ним относился: бывало, обличит их в распущенной жизни, в неисповеданных грехах, на которые тут же и укажет, наложит пост, поисповедует, преподаст Святые Таины, — и больной поправляется и уходит уже сам пешком за сто верст. Но горе было тому, кто, дав обещание батюшке на исповеди, не выполнял его, — того Господь карал болезнями и другими скорбями. И опять они приходили с покаянием, прося батюшкиных молитв.

За все эти труды о. Понтий вознаграждался любовию богомольцев, которая была велика. Надо было видеть, как все менялись, когда завидят батюшку, — с какой любовью и верой к нему относились, и вера их оправдывалась, по вере они все получали от него.

Все деньги, которые о. Понтию приносили богомольцы и присылали по почте его духовные чада, он отдавал на сестер. Он устроил и лавочку для общины, где можно было получить продукты: соль, сахар, крупу, муку, сливу, селедку и прочее³⁵. В этой же лавочке богомольцы могли получить молитвенник, иконки, крестики и книжечки — жития святых. Все это быстро разбиралось приходящими верующими. Для них же батюшка написал свои поучения: о постах, о благочестии и о целомудрии брачной жизни. Эти поучения расходились быстро, по всем концам православной Польши, ревностно исполнялись посетителями общины и часто рассылались по почте тем, кто не мог лично прийти.

Так о. Понтий работал на ниве Божией, улучшая нравы своим сильным духовным влиянием и молитвой не только около себя, но и далеко за пределами общины. Его деятельность, незримая для окружающих, охватывала православное население едва ли не всей Польши и, конечно, приносила большую пользу, чем любое миссионерство. Переписку батюшка с верующими вел обширную, и никто не оставался без ответа и утешения. Таким образом, у него образовался свой духовный приход, очень большой, который некоторые в насмешку называли «Понтиевским приходом». Люди смеялись, но они не осознавали, что эти «прихожане» и были оплотом истинного Православия в католической стране, где Православие преследовалось.

Властям не понравилось такое сильное влияние на верующих ревностного священника, и они всеми силами старались найти причину, чтобы удалить его из Мереч-Михновского и этим разрушить ядро Православия в Польше. Но Господь не попускал тронуть Своего пастыря, ибо не настало еще время, и все происки правительства и ложные доносы разбивались о батюшкину тактичность, миролюбие и совершенное отсутствие политики в его жизни. Отец Понтий все свои труды, здоровье и силы посвящал спасению душ и улучшению нравов, а остальное его не касалось. Церковь была домовая, и поэтому правительство не находило поводов закрыть ее как частную собственность. Были доносы, что это тайный монастырь, но следствие выяснило, что монастыря нет, что это просто христианская семья, хотя и называлась посторонними лицами «общиной». Конечно, если бы не было особого хранения Божия, то ничего бы не помогло, и враг бы преуспел смести с лица земли неугодную ему жизнь. Но избранное Господом место процветало своей внутренней красотой по молитвам батюшки, под покровом Божией Матери.

В тот год, когда перешла на свой участок В.Н., вернулась из Иерусалима сама К. Она, по-видимому, примирилась с жизнью своих дочерей, хотя и не одобряла ее, но простить им и о. Понтию, что они принадлежали к автокефальной Православной Церкви в Польше, а не к патриаршей³⁶, не могла. Своим архиепископом К. считала архиеп<ископа> Елевферия, а не Виленского. В Вильно была небольшая группа православных, которые тоже не признавали автокефальной Церкви в Польше и составляли так называемую патриаршую Церковь, к которой принадлежала и сама К. По всему видно было, что у нее самой в душе происходило разделение; часто она готова была примкнуть к общей жизни Михновской, но сильное влияние ее знакомых из патриаршей Церкви и влияние владыки Елевферия, с которым она переписывалась, мешали ей сделать этот шаг.

Вернувшись домой, К. взяла себе часть дома и стала вести совершенно отдельную жизнь. Так под одной крышей дома ютились два мира, абсолютно противоположные друг другу. На половине, где жила К., собиралось светское общество, раздавалась музыка, а рядом, через одну только переднюю, текла тихая, скромная, богоугодная жизнь, полная трудов и невидимой внутренней борьбы со грехом за спасение души. Много было перенесено общиной тяжелого за это время. В этот период и приезжал виленский владыка Феодосий по причине доносов. Владыка приехал запросто, один, и был поражен строгостью жизни, которая велась в общине, так что даже хотел запретить о. Понтию это, говоря, что ни один монастырь так не живет. Но поговорив со старшими и пробыв два дня в общине, убедился, что вся эта строгость происходит от ревности и горения духа ко Господу и никто никого не принуждает. Уезжая, владыка обратился с теплым словом к сестрам, выразив радость, что есть еще ревностные души, которые стремятся ко спасению, и завещал сестрам хранить, ценить и слушаться своего опытного, мудрого духовного руководителя, как он назвал о. Понтия.

Стремление к уединению, которое у батюшки было от юных лет, и теперь не пропадало, и он решил переселиться из центра общины на участок В. Н., который был самым отдаленным и тихим и который батюшка, шутя, называл «скитом». Бог послал духовного сына, давшего денег на постройку отдельного домика в три комнаты на этом участке, куда о. Понтий и перебрался 26 августа 1928 года. Желание батюшки исполнилось, и он получил более уединенное жилище, где мог свободнее предаваться богомыслию и молитве, но покоя все равно не имел ни телом, ни душой: дверь его кельи всегда была не заперта для нуждающихся в его помощи и для сестер, которые приходили ежедневно открывать свои помыслы и недоуменные состояния.

Консистория не переставала досаждать о. Понтию, но владыка на все доносы теперь отвечал коротко: «Я сам знаю о. Понтия, и я там был»³⁷. На время недоброжелатели притихли, но всеми силами старались затруднить жизнь батюшки: стали требовать, чтобы он в Побеньской церкви чаще совершал богослужения, чем в Михновской, и больше бы проявлял заботы о прихожанах той церкви. Батюшка видел, что эти требования были несуразны, так как и в большие праздники Побеньская церковь была почти пустой, а к прихожанам он относился по совести, как и ко всем, так же как и кротко терпел эти нападки от своего начальства. В 1933 году батюшка подал рапорт об увольнении его за штат, вопрос консисторией был поставлен ребром — пусть о. Понтий переедет на жительство в Побень или уйдет за штат. Живя в Мереч-Михновском, батюшка обслуживал Побень уже одиннадцать лет. Его трудами была возвращена Побеньской церкви земля, которой уже завладели польские власти. Батюшка не покинул свое детище — Михновскую общину и ушел за штат. Сильная горечь осталась у него на душе за несправедливое отношение своих же духовных властей. Впоследствии, когда пошли неурядицы с другими священниками в Побеньской церкви, о. Понтия просили принять ее обратно, и батюшка принял ее на себя временно, на короткий срок.

Каждый год о. Понтий отлучался из общины и ездил в другие приходы, куда его приглашали настоятели по просьбе своих прихожан. И что это были за поездки! Сколько народу собиралось! Приходили за сотни верст в тот приход, где батюшка должен был служить. Верующие ждали этого дня, как Святую Пасху. На станции собиралась целая толпа, чтобы встретить своего дорогого пастыря. Когда поезд подходил, жутко было смотреть на эту волнующуюся толпу, которая с напряжением ждала выхода батюшки из вагона и при виде его бросалась к нему, теряя самообладание и сметая все на своем пути. Каждый хотел скорее получить благословение, но это было немыслимо в такой давке, о. Понтия хватали за рясу, целовали ее, кричали и плакали. Если бы не охрана из мужчин, то и самого бы батюшку могли растоптать. Батюшка с трудом пробирался через толпу к подводе и, сидя на повозке, иногда благословлял народ. Когда он ехал, по пути его встречали с любовью и радостью: делали арки из зелени, в деревнях ставили столы с хлебом и солью около своих домов, встречали его толпами, становились на колени. Если было время, о. Понтий останавливался и благословлял народ, — каждого по отдельности, но это бывало редко. Приходилось проезжать быстро, без остановки, так как нужно было спешить, и обычно батюшка благословлял всех встречающихся общим благословением, делая исключения только для больных. Иногда о. Понтий по просьбам верующих заходил в их дома. Это счастье выпадало немногим, и радость их была велика. Они от счастья не знали, как встретить батюшку, выстилали всю дорогу через свой двор дорожками цветной тканины или белого полотна, которые тянулись к дому до самого почетного угла под иконами, куда и просили присесть батюшку. От радости хозяева ничего не говорили и только со слезами смотрели на дорогого гостя. Отец Понтий посидит немного, скажет несколько ласковых слов, ободрит хозяев, встанет, помолится у икон и пойдет, но выйти было не так просто, как войти. В ту хату, куда заходил батюшка, сейчас же набивалось столько людей, что приходилось мужчинам энергично пробивать ему дорогу. Его хватали и тут за одежду, целовали ее, и батюшка с трудом добирался до подводы, чтобы продолжать свой путь³⁸.

Волна радости православных верующих увлекала за собой католиков и евреев. Когда о. Понтий был в 1934 году в местечке Куренец Вилейского уезда, евреи бурно встречали батюшку, бежали вместе с народом за подводой. Когда он ехал в храм служить, открывали двери своих домов и приветствовали с хлебом-солью, громко восклицая, что Бог любит и слышит этого человека. Католики приходили в церковь, подходили под благословение, при встрече с о. Понтием становились на колени. Никто не удивлялся этому, так как всем казалось, что так и должно быть. Все переживали общую радость оттого, что батюшка приехал, что батюшка с нами. Все понимали друг друга без слов, и слезы счастья орошали лица, многие обнимались и целовались, как на Пасху.

Во время богослужения народ не помещался в храме и стоял во дворе. Причастников всегда было много, доходило до семисот человек, не считая детей. Сила батюшкиной молитвы была неописуема человеческим словом. Это нужно было самому пережить, чтобы понять. Особенно это чувствовалось за богослужением в приходах, когда не одна тысяча сердец подчинялась этой вдохновенной молитве. Храм наполнялся верующими так, что нельзя было поднять руки для крестного знамения. Люди как бы лежали друг на друге так тесно, что и двинуть плечом было невозможно. Сплошная стена людей доходила чуть ли не до самих Царских врат. На солее оставалось узкое свободное место для прохода батюшки со Св. Дарами, и этот проход оставался лишь благодаря впереди стоящим, часто в два ряда, мужчинам, которые едва сдерживали волнующуюся толпу верующих. Толпа колыхалась из стороны в сторону, раздавались крики, плач и просьбы пропустить вперед, всякий хотел стать поближе, чтобы видеть батюшку и слышать его голос, и счастливы были сумевшие занять место впереди. Однако удивительно было, как эти люди выдерживали такую давку: спереди стояли мужчины, которые не пускали, а сзади напирала толпа с такой силой, что трудно было дышать, их сжимали как прессом, но лица их были радостными. Не спуская глаз с о. Понтия, они точно и не чувствовали, что их душат, только пот, катившийся градом, выдавал сильное напряжение их тела.

Когда раздавался возглас на Литургию, все затихало в храме, все обращалось в молитву и, затаив дыхание, верующие ловили тихие слова батюшкиной молитвы и каждое его движение. Голос батюшки был тихий и слабый, но благодаря поразительной дикции был слышен почти всем. Батюшка горячо молился за народ. Чувствовалось, что он неотступно и дерзновенно чего-то просит у Господа для верующих, иногда тихие слезы катились по его щекам. Молитва длилась долго, и делалась все горячее и горячее, и точно огнем обжигала сердца молящихся, все знали и понимали, что это за них батюшка молится. И вот наступал всегда такой момент, когда чувствовалось, что эта горячая и дерзновенная молитва услышана, и Господь дает просимое. В этот момент все в церкви становились как бы одно, словно электрический ток проходил среди молящихся и тысячи сердец соединялись в одно сердце, которое неудержимо неслось в своем молитвенном порыве в алтарь и соединялось с сердцем великого пастыря, стоящего перед Престолом Всевышнего. Вздох облегчения часто вырывался из батюшкиной груди, и напряжение пропадало. Господь давал просимое, и батюшка усваивал своему духу молящихся, отрывая их в этот момент от земли. И за них уже не было так тяжело молиться, так как их души по его молитве жаждали теперь лишь Христа.

Наступала минута Святого Причащения и батюшка выходил с Чашей, в храме делалось что-то невообразимое. Народ бросался вперед, поднимался плач, крик и стоны. Страшно становилось, что цепь из мужчин не удержит толпу и она сметет все, и самого батюшку со Святыми Дарами. Клиросная решетка трещала от напора, хоругви колыхались, как от сильного ветра, часто, не удержавшись, высаживали и били стекла в иконах. Батюшка молча стоял с Чашей, с грустью смотрел на народ, ожидая, когда он немного успокоится. После первого порыва, когда шум утихал, читалась молитва, но по окончании ее верующие опять бросались к Чаше, точно боясь опоздать. Ничего не помогало: ни просьбы, ни уговоры и уверения, что все успеют принять Святые Таины, — давка все равно продолжалась. Пропускали к Чаше через узкий проход, сделанный из живой цепи людей, по одному человеку; принявшего Святые Таины быстро подхватывали и отталкивали в сторону, чтобы он не задерживался и не мешал другому подходить. Это энергичное и на вид грубое обращение никого не удивляло и никого не обижало. Все понимали, какая масса причастников и что всем надо подойти и нельзя задерживать и без того усталого священника. Верующие подходили к Чаше усталые, все мокрые насквозь от жары и давки: пот градом лился, но лица людей были радостные и счастливые оттого, что они принимают Святые Таины из рук дорогого им пастыря. Некоторые от счастья, что так близко видят батюшку, теряли всякое соображение, смотрели на него и рта не раскрывали, приходилось таких трясти за плечо и кричать на ухо, чтобы открыли рот. Так продолжалось час, а иногда и больше. Причастив взрослых, батюшка в последние годы часто отдавал Чашу приходскому священнику для преподавания Крови Христовой детям. Это было большое огорчение для матерей, но батюшкины силы уже не выдерживали, так как еще впереди предстояло всем дать поцеловать крест и всех благословить. И все это о. Понтий делал с большим терпением и любовию, и никто не видал на усталом лице и тени раздражения, а наоборот, оно было ласковое, но грустное и скорбное; батюшка болел душой и сердцем за верующих, которые жаждали благочестия, но не имели истинного руководства и погрязали в своих грехах, и пастырь знал, что их ожидают великие скорби.

Из храма о. Понтий выходил после пяти часов вечера и на квартире, немного закусив, принимал желающих с ним поговорить. Желающих было всегда так много, что беседы батюшки продолжались и до двенадцати и до двух часов ночи, но все равно о. Понтий не успевал всех принять.

Когда о. Понтий уезжал из прихода, верующие горько плакали, провожая его. Разлука была так тяжела, что часто хватались за колеса подводы и не пускали батюшку. Приходилось просить или даже отрывать плачущих женщин, чтобы не опоздать к поезду. Эти поездки батюшки в приходы воскрешали веру в народе, оживляли души и укрепляли верующих в несении скорбей и подвигов; народ оживал к духовной жизни, а для батюшки это было истинное распятие; все немощи, грехи, скорби — все ложилось на него, а сколько злобы, зависти, осуждений и клеветы приходилось переносить. Враг не дремал и все силы употреблял, действуя через людей, чуждых духовной жизни и Христу, чтобы досадить подвижнику. К этим поездкам о. Понтий готовился молитвой и постом, по-апостольски. За неделю до поездки вся община налагала на себя пост, батюшка тоже строго постился. Перед отъездом о. Понтий служил молебен в присутствии всех сестер и братий. По отъезде батюшки община продолжала поститься вплоть до его возвращения из прихода. Батюшка с собою брал в приход и старших, так как не было возможности без их помощи удовлетворить просьбы и нужды верующих.

Консистория неодобрительно смотрела на эти поездки и часто укоряла настоятелей тех приходов, куда ездил батюшка, в том, что столько народу собирается на богослужении о. Понтия, а когда приезжает архиерей, то совсем мало. Но что же могли сделать настоятели — ведь не они собирали народ, а благодать Божия и любовь к батюшке. Некоторые священники даже грозили своим прихожанам, что не станут приглашать о. Понтия, если их будут срамить перед властями и не собираться к архиерейскому богослужению. Но ничего не помогало, в приезд батюшки всегда было больше народа, а в другие торжества несравненно меньше. Консистория пробовала запретить эти поездки, но владыка не пошел на это, и батюшка продолжал ездить, укрепляя веру, оживляя души и сердца к жизни во Христе.

Один взгляд о. Понтия, полный любви к ближнему, делал человека счастливым, а кому удавалось поговорить с батюшкой, тот от радости забывал свои несчастья, горе, скорби и только плакал от избытка счастья, а рассказывать было уже нечего, так была полна душа благодатию от присутствия пастыря, великого молитвенника, тихие простые слова которого «Верь, терпи, надейся и люби» получали особенно глубокий смысл в его устах и глубоко западали в сердце. И верующий отходил от него, согретый любовию и окрыленный надеждой на помощь Божию и на вечное спасение, опять готовый нести подвиги ради Христа и терпеть все скорби, болезни. Такова была сила молитвы и любви батюшки. Даже сектанты приходили на его богослужения и слушали его поучения со вниманием и открыто говорили, что такого священника нужно слушаться, потому что он сам так живет, как учит.

Отец Понтий всегда говорил сестрам, что человек в духовной жизни не может стоять на месте, он должен идти вперед или назад. И батюшка неудержимо шел вперед и вперед, увлекая за собой сердца сестер и братий. Он был слаб здоровьем, но это ему не мешало налагать на себя подвиги поста выше устава Святой Церкви Православной: он вкушал пищу раз в день, в 3 часа дня; в субботу, в воскресенье и другие праздничные дни — два раза в день. Пища готовилась скромная и почти круглый год на постном масле. Совершал Литургию батюшка каждый день, исключая те дни, когда был болен; богослужение было его жизнью, и без принятия Св. Таин батюшка не мог жить. Сестры тоже принимали Св. Таины три раза в неделю, откуда и черпали свои силы для такой строгой жизни. Два раза в неделю совершалась ранняя Литургия для сестер. Часто батюшка произносил проповеди и вел беседы, которые еще больше увлекали и без того ревностные сердца. Отец Понтий строго наблюдал за духовным состоянием сестер и братьев, чтобы ослабление телесное не было во вред духовному их состоянию, и если замечал, что сестра слабеет телом и духом, то сейчас же указывал старшим, какую улучшенную пищу ей нужно дать. После краткого подкрепления, придя в равновесие души и тела, они продолжали опять свои подвиги.

Батюшка всегда говорил, что нельзя убивать свое тело, что оно есть орудие нашего духа, но нужно бороть свою плоть без жалости и вести смертельную борьбу со грехом, не уступая ему даже в болезнях, что лучше умереть, чем согрешить. И сестры, имея перед глазами пример самого духовного отца, вкушали сладость и радость этой борьбы, несмотря на всю ее горечь, скорби и болезни, которые приходилось нести для достижения чистоты души и тела. Многие, не понимающие сути духовных подвигов, укоряли батюшку и говорили, что вести такую строгую жизнь — самоубийство. А батюшка говорил на это, что в подвижнической жизни при борьбе со страстями для совершенной победы над ними приходится не щадить естества души и тела даже до смерти. Но в таком случае смерть для естественной жизни тела не есть убийство этой жизни или уничтожение ее, но возвышение, так что тело становится совершенным и послушным орудием духа.

Бог непостижимо для ума человеческого укреплял сестер через о. Понтия, награждая его и умножая благодатные дары, делая его Своим избранным сосудом благодати Духа Святого. Трудно перечислить те дары, которые были у батюшки: и слово огненное, и действие решительное, и любовь покоряющая, и смирение привлекающее, и разум господственный, и чистота дерзновенная, и простота мужественная, и надежда твердая, и вера живительная. Этими дарами батюшка привлекал сердца и души ко Христу и укреплял свою духовную семью, несомненно, больше всякого земного укрепления и отдыха, отрывая их души от земли и питая жаждой вечного спасения. Но все это бесследно для пастыря не проходило, силы телесные его гасли, а душа истощалась в смертельной борьбе со грехом за духовных чад, которых было так много.

В марте месяце 1934 года Бог послал второго священника на участок А. Н.: туда попросился жить протоиерей Томашевский со своей женой. Уже около десяти лет они были духовными детьми о. Понтия и жили, слушаясь его руководства. Батюшке стало легче, так как Томашевский служил в церкви, а батюшка, когда не было богомольцев, в будние дни совершал богослужение у себя и это его не так утомляло. В конце октября о. Понтий слег, заболев крупозным воспалением легких. Надежды на выздоровление не было, и батюшка, сознавая, что приближается к смерти, назначил духовником общины о. Павла Томашевского. Сильное горе охватило всех близких батюшке по духу. Каждый день служили молебны, слезно молились Господу о даровании и продлении жизни дорогого их сердцу отца. И не только в общине, но и в других приходах церкви оглашались громким рыданием. Сестры и братья наложили на себя покаянный строгий пост. Они сознавали, что о. Понтий за них болеет и за них распинался в своей жизни. Батюшка целую неделю не вкушал уже пищи, а лишь принимал Св. Таины и тихо угасал. Но Господь услышал горячие молитвы верующих и оставил жизнь великому пастырю и молитвеннику на короткое время для большего возрастания в вере и подвиге его пасомых.

Сам Господь Иисус Христос явился и исцелил батюшку от смертельной болезни. Это явление Господа было 1 ноября, и после него о. Понтий стал медленно поправляться. 24 ноября, к великой радости сестер, батюшка вышел первый раз к общему столу после болезни. Болезнь сильно изменила его. Все видели, как трудно было о. Понтию опять начинать земную жизнь, когда душа и тело совершенно уже отошли от нее и могли жить только небом. Батюшка весь ушел в непрестанную молитву; стал реже принимать сестер, приучая их открывать помыслы своим старшим, стал реже служить в церкви; служа ежедневно у себя, сам говорил: «Я должен оставить свои силы для старших». И правда, батюшка отдавал старшим свои последние телесные силы, борясь с их грехами и исправляя их недостатки, воспитывая их для помощи братьям и сестрам после своей смерти.

Все последние четыре года жизни батюшка распинался на кресте. Но кто опишет все подвиги и труды и молитву о. Понтия, незримые даже для близких его? Не хватает слов передать проповеди этих лет, полные любви и горячей надежды и веры, зажигавшие сердца слушателей, души которых рвались ко Господу и лица орошались слезами сладости и покаяния.

Несмотря на слабеющее здоровье, о. Понтий не оставил свои поездки в приходы, куда его звали непрестанно верующие. Эти поездки отнимали силы у батюшки, но когда близкие его просили не ездить, убеждая, что верующие могут сами прийти к нему, он строго говорил: «Не могу оставить народ, на то нет еще указания от Бога». И последний год жизни своей батюшка особенно часто ездил в приходы, никому не отказывая. Жизнь в общине стала еще строже, более сильные потянулись за батюшкиным духом, а более слабые — за сильными, и все дружно шли за своим руководителем, который еще ярче стал гореть духом ко Господу и любовью к ближним.

В 1937 году о. Понтий опять сильно болел, но перенес болезнь на ногах. Смерть незаметно приближалась к батюшке; все знали и понимали, что он недолговечен, но никто не ждал скорой кончины — жизнь казалась невозможной без него, и все отгоняли мысль, что это может случиться. Сам батюшка часто стал вспоминать про свою смерть, точно подготовляя духовных чад к этой мысли. Бывало, сядет с сестрами и скажет, что он скоро умрет, сестры плачут, а о. Понтий улыбнется и скажет: «Глупые вы, чего плачете? Я вам буду больше тогда помогать, чем при жизни теперь».

В 1938 году перед Рождеством Христовым в общине была эпидемия гриппа, все сестры и братья болели повально, заболевало по нескольку человек в день. Все работы прекратились, так как не хватало сестер нести послушание и ходить за больными. Более выносливые несли послушания, несмотря на болезнь. Батюшка тоже недомогал, но ездил в церковь и служил. Так прошло Рождество Христово, в трудах и болезнях. 27 декабря о. Понтий посетил больных на других участках к великой их радости, и никто из них не подозревал, что видят батюшку в последний раз.

1 января 1939 года о. Понтий служил сам, но был уже так слаб, что читал Евангелие сидя. Это была последняя Литургия батюшки в церкви. Вечером, накануне праздника св. Серафима Саровского, он был опять в церкви и даже пел на клиросе, так как почти все певчие были больны или без голоса. Батюшка был бодр и весел духом, шутил и всех подбадривал, и даже больные, которые были на ногах, чувствовали, что в них вливается какая-то сила от него.

2 января о. Понтий служил Литургию у себя в молельной, но с трудом, так как поднялся жар до 38°, и после богослужения батюшка слег. Потекли печальные и тревожные для общины дни. Умерли две сестры. Все чувствовали, что приближается и батюшкина смерть. Гриппозное воспаление легких вспыхнуло у батюшки с сильным жаром: выше 40°, и надежды на выздоровление не было никакой. Все надеялись только на чудо и на милосердие Божие, горячо молясь. Но на этот раз Господь взял своего пастыря, дабы и он отдохнул от тяжких трудов и гонений, которые нес столько лет, служа верно Господу и меньшей своей братии. Батюшка почти не вкушал пищи, но принимал ежедневно Святые Таины.

В понедельник 10 января по ст. ст. после 4-х часов дня о. Понтий стал тихо отходить. Батюшка сидел на кровати в подушках, дыхание хрипло вырывалось из больной груди с легким стоном. Голова склонилась на плечо, и глаза были полузакрыты. В комнате были две старшие и две сестры. Одна из сестер читала отходную. Вдруг батюшка точно вздрогнул, выпрямился, быстро поднял голову, открыл глаза и стал смотреть вверх. Что это был за взгляд! Это был взгляд не земного человека, а души и духа, который видит то, что человеку невозможно видеть, пока она находится в теле. Он на кого-то смотрел, он кого-то видел. Взгляд был строгий и прекрасный, и в нем отражалась вся красота батюшкиной души, которую трудно описать словами. Видимо, Сам Господь пришел за душой Своего верного пастыря, чтобы взять ее. Так батюшка смотрел в продолжение одной-двух минут. Потом голова его упала на грудь, несколько вздохов — и о. Понтия не стало.

Не стало великого молитвенника Западного края и доброго пастыря, который со своею любовью умел болеть скорбью верующих и быть их утешением и ободрением. Светильник угас, замолкли златые уста! Куда теперь идти, к кому обратиться, кто тебя теперь поймет и утешит и согреет любовью среди моря греха и зла?! Как жить без дорогого батюшки? Жизнь точно оборвалась, мир точно опустел, и солнце перестало светить со смертью батюшки, и невыразимая скорбь охватила всех верующих и близких по духу о. Понтию.

Скорбя душой, сестры и братья потянулись со всех участков на последнее поклонение к своему отцу. Какая-то торжественность охватывала всех, несмотря на великое горе. Шли с рыданием, но с приближением к телу батюшки рыдание прекращалось, точно невидимая рука запрещала плакать. В комнате его было тихо, молча подходили сестры и братья целовать усопшему руки и ноги. Батюшка лежал с печатью блаженства на лице. Лицо сияло, озаряясь улыбкой, казалось, вот-вот откроются глаза и, как всегда, согреют любовью всех окружающих, обдавая тихой благодатью, как и при жизни.

Помазывали и облачали о. Понтия о. Павел³⁹ и о. Жуков — священник из Побеня. К полуночи тело было убрано и батюшку положили под образа в большой комнате. Всю ночь сестры участка В.Н. читали Евангелие по очереди. Это была последняя ночь пребывания о. Понтия телом на том месте, где столько лет он провел, служа ближним, и все ощущали, что и теперь батюшка духом с ними, не чувствовалось около батюшки дыхания смерти, как это всегда бывает при покойнике. Охватывало всех какое-то тихое и торжественное настроение, не было ни суеты, ни рыданий. Тихий голос сестры, читавшей Евангелие, раздавался в комнате, и чтение проникало прямо в душу и сердце, перед глазами ярко представлялась вся жизнь Христа на земле. Тут лежал тот, кто последовал по-евангельски за Господом нашим Иисусом Христом, поднял на себя Его иго и указал здесь живущим верующим путь ко спасению в это трудное для всех время. Чем же мы Тебя отблагодарим, Господи, что Ты дал нам этого великого пастыря и учителя? Воздай ему, Господи, за все скорби, которые он понес за нас, а нам помоги, Господи, до конца пройти путь, который он нам указал, не изменить Тебе до самой смерти. Буди, Господи, с нами!

Во вторник о. Понтия вынесли в церковь. Было решено хоронить его на пятый день — 14 января, чтобы дать возможность прибыть на похороны духовным детям батюшки, живущим в миру. Со всех сторон потянулись богомольцы ко гробу. Двери гостиницы не закрывались ни днем, ни ночью. Грустно скрипела дверь в колокольне, впуская в храм пришедших, которые с горестным сердцем приникали ко гробу батюшки, и раздавались глухие рыдания, заглушавшие чтение Евангелия. Каждый изливал свое горе духовному отцу, лежащему в гробу, как это он привык делать и при его жизни. И все чувствовали и знали, что батюшка их слышит и понимает, только они не слышат его. Лицо о. Понтия менялось: то оно становилось строгое, то хмурилось, потом опять прояснялось, делалось радостным, то светилось величием. Многие это замечали, с трепетом приближаясь к гробу. И не удивительно — сколько верующих тогда исповедовалось у гроба, принося мысленно свое покаяние в тех грехах, которые не успели исповедовать батюшке при его жизни.

Как и при жизни о. Понтия, где бы он ни появлялся, всюду его окружали верующие, так и было теперь. Батюшка не оставался ни на минуту ни днем, ни ночью один. Сестры и народ наполняли церковь, свечи непрестанно горели и всех охватывала тишина и благодать. Перед глазами вставал, как живой, образ пастыря, вся его жизнь, вся его любовь, которой не было границ; и ум начинал понимать, что за крест он нес ради спасения людей. Здесь, в небольшом деревянном храме, у гроба заштатного священника совершалось нечто великое, непонятное для слепых умов. Души, сердца и разум постигали, что действительно нет иного счастья, нет иной любви и нет иной жизни — только жизнь во Христе и ради Него, а это — начало вечности...

Дивны дела Твои, Господи! Со смертью праведника жизнь духовная не умаляется, а умножается по его молитвам, и от нас самих уже зависит ее сохранить в себе и умножить трудами и подвигами при помощи Божией или угасить ее и обратиться к земному, меняя вечное блаженство на временное. Кто постигнет умом эту неразрывную духовную связь умершего пастыря с его детьми по духу? Никто — только тот, кто сам это пережил и понял всем своим существом, что значит жить ради Христа и что значит любить во Христе.

Накануне похорон к вечернему богослужению прибыл виленский благочинный о. Иосиф Дзичковский⁴⁰ с архидиаконом, который и служил великий парастас. Несмотря на духоту в церкви и открытые и днем и ночью из-за множества народа двери, тление не коснулось батюшкиного тела; некоторые верующие ощущали даже какое-то благоухание от него, тело было мягкое и не теряло своей белизны. В пятницу 14 января после Литургии было отпевание, после которого о. благочинный произнес прочувствованное слово о жизни о. Понтия, в котором отметил тяжелый подвиг его жития и тот крест, который он нес ради Христа и ближних. Вот когда, после стольких лет трудов батюшки, раздался громкий голос за, а не против него! И Господь отметил это удивительным явлением: когда о. Иосиф начал говорить про батюшку с теплым чувством, на его голову упал луч света сверху и не исчезал, пока он не кончил свое слово. Это видели многие богомольцы и один брат из общины. Все громко рыдали во время проповеди, заглушая голос о. Иосифа, который и сам прерывал свое слово из-за слез.

Трудно описать момент прощания с о. Понтием. В церкви поднялись шум и рыдание, все бросились ко гробу, целуя руки и ноги батюшки. Гроб, который держали мужчины, колыхался от напора прощающихся. Так продолжалось долгое время. С трудом вынесли батюшку из церкви и после крестного хода вокруг нее гроб опустили в могилу, и гулко застучала мерзлая земля о доски, скрывая от глаз верующих останки великого пастыря. Молча стояли кругом, смотря на быстро вырастающую могилу, и не одно сердце, не одни уста шептали с верой: «Дорогой батюшка, не оставь нас и молись за нас».

Вечная память тебе, истинный пастырь, положивший душу свою за овцы своя!

Вечная память!

Март, 1940